Караван специального назначения - [7]

— Мне чего, я как лучше хотел, — обиженно засопел мальчишка и исчез.

Иван поискал глазами Тахира и наконец заметил его — старик подходил к минарету Мирхараб. Отсюда муэдзины пять раз в день созывали мусульман на молитву в мечеть Калян. Сложенный из обожженного кирпича, этот минарет был самым высоким и красивым во всем Туркестане. Иван прочитал недавно, что в средние века с этого минарета сбрасывали на каменную мостовую приговоренных к смерти.

Сцена, которую Чучин наблюдал на площади Регистан, насторожила его. Почему в вагоне Тахир притворился, что не знаком с толстяком? Почему он советовал Ивану остерегаться рябого? И кто этот странный толстяк? Зачем ему понадобилась комедия с переодеванием?

Чем больше Иван размышлял, тем больше склонялся к мысли, что все это неспроста. Он попытался припомнить детали разговора со стариком в поезде, но и они не помогали найти ответ. И теперь уже даже словоохотливость старика стала вызывать у Ивана подозрения.

Посоветоваться с командиром гарнизона? Но какими фактами Иван располагает? Чего доброго, засмеют… А может, рассказать обо всем как бы невзначай? А уж там видно будет…

Иван колебался до самого вечера, все никак не мог ни на что решиться. За ужином зашел разговор о последней крупной боевой операции — разгроме банды Усман-бека, остатки которой скрылись в Афганистане.

— Если бы не ребята Плетнева, всем нам была бы крышка, — окая, рассказывал худой долговязый красноармеец, для убедительности пристукивая по столу кулаком.

Услышав знакомую фамилию, Иван прислушался. А долговязый тем временем продолжал:

— Расположились мы на ночь в кишлаке. Ну, кишлак как кишлак, тихий такой… Да и встретили нас нормально — в дома пустили на ночь, накормили. Выставили часовых, собираемся уже спать ложиться. Вдруг вижу, Плетнев со своими ребятами о чем-то шушукается, — а их всего четверо было, чекистов-то. Пошептались — и быстро по домам разбрелись. Один заходит к нам — слово за слово, хозяина к столу приглашает, какие-то байки рассказывает, а сам, вижу, во все углы заглядывает. Потом шепчет мне: «Не спускай с хозяина глаз, я мигом». И пропал.

Красноармеец выдержал паузу, наслаждаясь всеобщим вниманием, зачерпнул из своей миски небольшую картофелину, целиком отправил ее в рот и, тщательно прожевав, продолжил:

— Гляжу, возвращается он с Плетневым — и сразу к хозяину: признавайся, мол, куда настоящего хозяина подевал. Тот бормочет, что, мол, не понимаю, о чем речь, а Плетнев раз — и маузер у него из-под халата вытаскивает. «Хозяин» было рванулся, да куда там, скрутили мы его — тихо, без шума, а потом и остальных «хозяев» прибрали. А Плетнев объясняет — мне, говорит, сразу в глаза бросилось, что во всем кишлаке ни одного пацана или пацанки не видать. Ведь они — ночь-полночь — а обязательно бы сбежались, любопытные чертенята.

Красноармеец помрачнел и, отложив ложку, добавил:

— Мы потом всех в колодце нашли, за кишлаком — их там человек тридцать было, настоящих-то жителей. И стар и мал — все в одном колодце… Так и похоронили всех вместе…

Он достал кисет и, скрутив козью ножку, повернулся к Чучину:

— Дай, друг, огоньку.

— Извини, не курю, — развел руками Чучин, вдруг словно устыдившись, что в кармане спичек не оказалось.

— Ну а дальше-то что? — протягивая красноармейцу тлеющую самокрутку, нетерпеливо спросил сидящий напротив Ивана белобрысый парнишка с легким пушком над верхней губой.

— Дальше все просто, — прикурив, ответил долговязый. — Подняли мы над кишлаком зеленый флаг — условный знак, что с нами, мол, все покончено (это нам удалось у наших «хозяев» выведать), и утром, когда подошли основные силы басмачей, обложили их со всех сторон…

— А что, Плетнев сейчас в Бухаре? — поинтересовался Чучин, дослушав рассказ долговязого.

— Кто его знает, — пожал тот плечами. — Он мне не докладывает.

С комиссаром Бухарской ЧК Василием Плетневым Чучину приходилось встречаться не раз. Сын ссыльного народовольца, он в свое время не захотел возвращаться в Петербург, вступил в партию и посвятил себя подпольной борьбе в Туркестане. Опыт у Плетнева был огромный, все крупные среднеазиатские города знал как свой пять пальцев, а в Бухаре, вероятно, каждый дом.

Иван решил, что если кто-то и может дать ему совет в нынешней ситуации, то лучше Плетнева это никто не сделает.

БЫВШИЙ ЛЕТЧИК

— Вот, прочтите. Нашему человеку удалось получить это во дворце, — британский посланник в Афганистане Генри Доббс протянул подполковнику Вуллиту небольшой сложенный вдвое листок.

«Исходя из нашего желания по мере возможности способствовать развитию и процветанию дружественного Афганского государства, мы готовы оказывать ему на этом мирном поприще все содействие, какое в наших силах, — читал Вуллит. — Вы должны изучить нужды и потребности Афганистана и выяснить желания его правительства с тем, чтобы в развитие и в исполнение Русско-афганского договора мы могли оказывать ему посильное содействие в целях способствования его развитию и благосостоянию».

— Это инструкция министра Чичерина советскому послу в Кабуле, — пояснил Доббс — Для нас наступают не лучшие времена. И заметьте: чем ближе будут связи между Советами и Афганистаном, тем хуже придется нам с вами. В Лондоне успехов Москвы нам не простят. Они ведь не понимают всей сложности нашего положения, — добавил он и, откинувшись на подушки, устало закрыл глаза.