Каратель - [69]
— Сереж, нехорошо. Хозяину нельзя лицо терять. А если б твои щас здесь были? Ладно, Токарь вон нарыгал в углу и сдриснул; а если б остался?
…Че за хрень. Вроде так же говорит… — в голосе Старого ничего не изменилось, но теперь Серега не видел в нем ничего не такого и осторожно расслабился, стараясь как-то замаскировать отпускающий ужас:
— Дык тут мясник бы обрыгался, Старый. Че ты с этим сделал-то… Одни вон запчасти…
— А это не я, — ухмыльнулся Ахмет. — Я только так, нюансы внес, а в основном вон, евонный землячок старался. Или муж. Или жонка… Никак, Серег, не разберусь в их семейном положении. Да, Эдя?
— Да-а-а… — торопливо проскулил пленный, поднимая ошметки повыше.
— Так ты теперь у нас вдовец?
— Да-а-а… — на той же самой ноте, как автомат. Серега вспомнил, как мало колебался этот здоровый бык, кого из своих оставить живым, когда Старый перед отходом бросил ему пистолет и показал на замерших на снегу товарищей. …АААА-а, вон оно че. Они че, все что ли там пидарасы…
— Или вдова? — продолжал балагурить Ахмет, скалясь жуткой резиновой улыбочкой.
— Да-а-а…
— Вот видишь, Серег. Никакой, блядь, определенности. «Как у наших у ворот Шарик Бобика ебет», — с чувством продекламировал Старый, и от звуков его голоса пленный вздрагивал, как от затрещин. — «А потом наоборот — Бобик Шарика ебет…» Тьфу, суки. Как земля вас носит, не пойму… Ты все принес?
— Ну да. Волыну, разгрузку, всю хуйню ихнюю.
— Хо-ро-шо… — Старый встал, и пленный судорожно сжался, покосив неустойчиво стоящую задвижку, упал, но не выпустил окровавленные ошметки из рук.
— Ну че ты, бык комолый? Брось каку-то… — с той же жуткой ухмылочкой скомандовал Старый. — Тащит с пола всякую хуйню, Сереж. Как, блядь, дитя малое. Только отвернешься, а он опять где-то письку нашел и сосет. Прям не знаю, че с ним делать.
— Мы че сейчас, куда? — спросил Серега, надеясь поскорее покинуть это воняющее страхом и смертью помещение.
— Ты — никуда. Пока что. А мы с Эдькой прогуляемся. По свежему воздуху. Маш, а ну, одевай-ка снарягу.
Пленный на четвереньках бросился к принесенной Серегой куче. Серега мгновенно поднял волыну и дослал, упирая ствол в покрытую кровавой коростой голову.
— Старый, там винтарь и магазин снаряженный.
И в разгрузке еще.
— А это ничего. Все нормально, Сереж, — отозвался Старый, беспечно поливая угол. — Эдька брат. Эдька по нам шмалять не станет. Не станешь же, Эдь? — не оборачиваясь, Старый поднял руку с кухарем, уляпанным подмерзшей кровью.
— Не-е-ет! Не-е-е-ет! — истошно завизжал пленный, падая и закрываясь окровавленными руками. — Не-е-е-е-ет!
— Ладно, ладно. Никто в тебе, Маш, не сумлевается. Одевайся давай, не заставляй ждать. Сереж, дайко ствола.
Повесив на плечо трофейную винтовку, Старый глянул на часы:
— Малость рановато. Ладно, мужики пусть поспят еще. А мы еще чайку покамест хлебнуть успеем, да, Серег?
— Ага, — кивнул Серега, и по его торопливому тону Ахмету стало ясно — все, Серега принял Рыжую полностью, и теперь он не чистый лист, отражающий мир без задней мысли. Теперь он маленький и неопытный, но Человек Власти. Теперь он весь — задняя мысль.
Деревенская история повторилась. …Что ж, человеческое вытолкнет меня отовсюду, — грустно улыбнулся про себя Ахмет. — А чего хотел? Сам отказался. Людям надо быть с людьми. А мне… А мне надо быть со своими…
Теперь ему места нет и здесь, теперь и здесь выстрел в спину — вопрос не принципа, а времени. И Сережику насрать, кто из его людей и как отреагирует на исполнение Ахмета — но жить рядом с собой Сережик ему не позволит, ни за что. Люди никогда не позволят ходить рядом тому, от кого непонятно чего ждать; люди не любят бояться.
…Да. У всего есть пределы. У того, с чем люди согласны рядом жить, они тоже есть… А ты теперь, по их поняткам, нелюдь, как ни крути. Хоть типа и «наша», типа полезная — а один хуй нелюдь. Оппа, ни хуя себе. «По их поняткам»… Эт че, людские понятки тебя больше не колышат? — усмехнулся своим мыслям Ахмет, подымаясь по лестнице и что-то отвечая Сережику. — …Да и хули. Чего там жопой крутить. Так оно и есть, чего там. И хули с того, что мне здесь места нет. Как будто оно мне надо…
Ахмет ехал в голове своего тела, безучастно наблюдая через глаз, как тело идет, ловко обходя препятствия и сохраняя равновесие; переставляет ноги, садится за стол, хлебает из кружки что-то дымящееся. Человек напротив что-то говорит. Да, когда его губы делают вот так, это значит, что он что-то сказал. Это, не забыть, Сережик. А вот эти штуки — это губы, да. Так, надо не отвлекаться… Это надо выслушать и тоже что-то сказать. Или не надо? Да, наверное, все же не надо. Зачем… …О! Да оно само справляется. Надо же, — мельком порадовался Ахмет, заметив, что тело само как-то выкручивается из ситуации: что-то происходит в груди, там, где дышишь; потом как-то по-хитрому двигается та часть головы, которой это, горячее… «Пьют чай», — подсказало что-то невидимое. …Да, точно, — с рассеянной благодарностью хмыкнул Ахмет. — …Пьют ЧАЙ и говорят СЛОВА…
