Карате-до: мой жизненный путь - [28]

После выступления меня пригласили на встречу с Тинда Сутэки, распорядителем императорского двора. Он сказал мне, что император хорошо запомнил выступление в замке Сюри и спросил, не тот ли самый человек выступает сейчас здесь, в Токио. Читатель может представить себе мои чувства, когда я услышал эти слова!

Тем временем наши мирные дни закончились. Когда разгорелся маньчжурский конфликт, Япония быстро стала готовиться к большой войне. Теперь количество учеников, приходящих в моё додзё, увеличилось ещё больше. После начала войны в Китае и начала Второй Мировой войны моё додзё уже не могло вместить всех молодых людей, желающих тренироваться. Так как занятия проходили во дворе и даже на улице, то я беспокоился, что стук кулаков по «макивара» будет мешать соседям.

Всё чаще ко мне приходили юноши и говорили, становясь передо мной на колени: «Сэнсэй, меня призывают в армию. Иду служить моей Родине и моему Императору!» Ежедневно, иногда по нескольку раз, приходилось мне слышать это от своих учеников. День за днём они старательно изучали каратэ, готовясь к рукопашной схватке" с ненавистным врагом, и верили, что способны на это. Действительно, мне рассказывали, что некоторые офицеры приказывали своим солдатам в случае невозможности применения винтовки или меча атаковать противника безоружными. Такая отчаянная атака в армии называлась «атакой каратэ».

Много моих учеников погибло в сражениях. Так много, что я потерял им счёт. Моё сердце было готово разорваться, когда я получал известие за известием о гибели таких многообещающих юношей. После каждого такого сообщения я оставался в опустевшем додзё один, устремляя свою молитву к душе погибшего ученика и вспоминал дни, когда он старательно занимался каратэ в моём додзё.

Как и многие другие, я и моя семья испытали личное горе, которое усиливалось тем, что становилось очевидным: Вторая Мировая война закончится поражением Японии. Когда весной сорок пятого года мой третий сын Гиго заболел и попал в госпиталь, я переехал вместе со старшим сыном в Койсикава. Пока я там жил, моё додзё было полностью разрушено во время воздушного налёта.

Я вспоминал о том, с какими любовью и щедростью оно было построено энтузиастами каратэ. Это додзё было воплощением их преданности боевому искусству, и его постройка казалась мне самым важным делом в моей жизни. Теперь за один миг его не стало.

Вскоре, как и ожидалось, произошла подлинная катастрофа: император подписал акт о безоговорочной капитуляции Японии. После этого в жизни столицы начался хаос, который был гораздо больше, чем я мог предполагать, поэтому я уехал из Токио в город Оита на острове Кюсю, куда ещё раньше бежала моя жена после начала битвы за Окинаву. Я надеялся, что вдвоём мы легче переживём эти трудные дни, а мне будет проще найти себе пропитание в провинции, чем в разрушенной, разорённой и голодной столице.

Но моя жизнь на Кюсю была совсем не такой, как я себе её представлял. В Оита было множество эвакуированных с Окинавы, но мы не имели родственников среди толпы беженцев. Не так уж хорошо было и с питанием: немного овощей, которые мы сами выращивали и морские водоросли, которые мы собирали на берегу моря. Моя жена была уже довольно старой женщиной и недолго сохраняла свой неукротимый дух.

Однажды она вдруг почувствовала, что ей стало плохо. Её уже давно изводила астма, которая теперь приобрела столь тяжелую форму, что она дышала с большим трудом. Я помню, что я сидел рядом с ней и вдруг увидел, как она приподняла своё измученное тело и повернулась лицом в сторону Токио. Её губы шевельнулись в беззвучной молитве. Потом она повернулась в сторону Окинавы, сжала свои дрожащие руки и прошептала другую молитву. Конечно же я догадался, о чём она думала: глядя в сторону Токио, она думала об императоре и императорском дворце, она думала о своих детях и внуках. Когда она смотрела в сторону Окинавы, то возносила свою последнюю молитву к духам предков прежде, чем присоединиться к ним.

Моя жена умерла. На протяжении многих лет, она делала всё возможное, помогая мне и поддерживая меня в моём служении каратэ. Ей в жизни всегда было очень трудно. Так было, когда я оставил её одну и уехал в Токио на рубеже своего пятидесятилетия. Так было, когда мы вместе жили на Окинаве. Мы были так бедны, что не могли пользоваться простыми жизненными благами, обычными для многих супружеских пар. Свою жизнь она отдала мужу, думающему только о каратэ, и детям.

Её исключительные достоинства произвели такое большое впечатление на жителей Оита, что для неё они пошли на весьма серьёзное нарушение своих старинных погребальных традиций. В местный похоронный дом разрешалось вносить только тела людей, родившихся в Оита. Тела всех других умерших передавались в морг города Юсуки. Деревенские священники решили изменить давним традициям и кремировать тело моей жены в местном похоронном доме. Такое исключение, было сделано ими впервые за всю историю деревни. Оно явилось трогательной данью её памяти, её исключительным человеческим качествам.

Поздней осенью 1947 года, захватив урну с прахом жены, я поехал в Токио, где собирался временно поселиться в доме у старшего сына. Разбитый поезд военного времени медленно тащился в Токио, останавливаясь на многочисленных станциях. К моему удивлению, на каждой станции меня встречали мои прежние ученики, которые приходили, чтобы выразить мне свои соболезнования. До сих пор я не могу понять, как они узнали, что я еду именно в этом поезде, как узнали о смерти моей жены? Помню, что я был очень тронут их вниманием. Слёзы неудержимо струились по моим щекам. Я только тогда до конца осознал свою потерю и понял, что моя жена умерла так же достойно, как и прожила свою жизнь.