Марио, подскочив, вышколенно сгреб скатерть вместе с приборами и лужами соуса и унес за стойку. Навстречу ему уже летел другой официант с новой скатеркой и сервировочным столиком. Пара секунд — и уже ничто не напоминало об инциденте.
— Омар, здорово! — поприветствовал официанта Толик. — Прошу любить и жаловать — Симона. — Он сделал широкий жест в сторону спутницы. — Самая красивая девушка на побережье.
Омар блеснул зубами в согласной улыбке, кивнул и занялся сервировкой.
— Если бы захотела, произвела бы здесь полный фурор, — продолжил Толик в сторону Павла. — Из Наоме попрут бедуины на верблюдах, из Шарм-эль-Шейха прикатят местные князьки — достаточно им один раз посмотреть на эту замечательную девушку! Стриптизерши могут отдыхать! — вдохновенно разошелся непрошеный импресарио и тут же притушил свой пафос: — Ну… типа… им с Симоной не тягаться… В общем… ну ладно. — Смекнув, что опрометчиво размахнулся в своих простодушных фантазиях, Толик с легкой опаской покосился на Симону. Та покрылась легким румянцем, но, в свою очередь взглянув на добродушно-растерянную физиономию Толика, решила не искать в его крамольных речах ничего для себя обидного и предпочла принять во внимание лишь первую часть комплимента. Дипломатично отвернувшись, она нагнулась поднять с полу сандалик Парамона, который тот уронил, взбираясь на Машины колени.
Значительно же большее впечатление слова Толика, а точнее, одно слово — «стриптизерша» произвели на Павла.
Он живо представил себе Симону на возвышении посреди бара. Жадные и почти материальные взгляды восточных мужчин, ласкающих ее тело изощренными, неземными ласками. Хромированный металлический столб, вокруг которого Симона с кошачьей грацией крутится, обливая потоками соблазна горячие арабские головы. Желание обладать брызжет из масленых глаз. Мужские руки не находят себе места, суетятся под столом, дрожат и выхватывают бумажники, трепетно засовывают крупные купюры за тонкую ткань стильного белья, символично прикрывающего женское тело. Сладострастные вздохи, прерывистое дыхание, взгляды скользят по бархатной коже живота и сногсшибательным ягодицам. На какой-то миг Павел забылся.
Маша потихоньку успокаивалась, глядя на Павла. Тот погрузился в задумчивость, значит, раскаивается в содеянном. Вот и славно. Пусть охладит свой пыл. Зато ее собственные мысли начали путаться в голове. Неожиданно и напористо нахлынули воспоминания. Она что-то невпопад отвечала мальчугану, продолжавшему рассказывать ей о своих морских впечатлениях, мыслями же нырнула так глубоко, что лицо ее, как и лицо ее супруга, приобрело некоторую отрешенность.
На третьем курсе вся их группа ездила на практику в поселок со смешным названием Негритятьково. Вечером к ним в девчоночью палатку пришли ребята. Среди них был и Гена. Маша устроилась в темном углу и никого из ребят своим вниманием особенно не выделяла. Звучала гитара, кто-то пел. Генка под шумок отщипывал кусочки светящегося гриба и бросал их в девчонок, но так, чтобы никто не заметил, откуда грибочки. Маша сразу вычислила Генку и, собирая кусочки разбросанного гриба, метко отстреливалась, посылая снаряд навесом с рикошетом от потолка. Всем было очень весело, а Маше и подавно. Она с удовлетворением отмечала, что снаряды ложатся очень кучно и «кто с мечом пришел», тот от «меча» сейчас и схлопочет. Когда гитара умолкла, народ стал потихоньку выползать из палатки, исчезая в неизвестном направлении. Руководитель группы доцент Пименов долго трещал ветками в ближних кустах — то ли в поисках места уединения по неотложной надобности, то ли из чувства долга: вовремя собрать всех своих подопечных и уложить их спать.
— Отец Пимен завтра будет как вареный рак… — усмехнулся Гена из темноты.
Послышался шорох, и Маша почувствовала, как теплая рука коснулась ее бедра. Она замерла, не в силах пошевелиться. В голове зашумело, как после глотка шампанского на выпускном вечере. Гена отдернул руку и примолк.
— Пошли на звезды посмотрим? — хрипло произнес он не своим голосом.
— Пошли, — тихо ответила ему Маша и выбралась вслед за ним из палатки.
Они двинулись в сумраке почти без дороги. Гена сначала поглядывал назад, потом взял Машу за руку и вывел ее на берег реки. Здесь в обрамлении кустов торчал старый плоский пенек. Маша села и посмотрела на Гену. Он, задрав голову, с пристальным вниманием изучал звездное скопление на темном небе. Геннадий давно нравился Маше. Но сейчас она совершенно не представляла, как вести себя дальше. Она тоже задрала голову и стала изучать Большую Медведицу, распростершую над ними свой ковш.
— Гена, а смотри, вон созвездие Лебедя, — нашла наконец Маша верную мысль.
— Где? — спросил Гена, усаживаясь рядом с ней.
— А-аа-а, вот Стрелец, — шепотом продолжила она, чувствуя его руку на своем плече. Потом она щекой ощутила робкий поцелуй и жаркое Генино дыхание. И сразу же кто-то огромный и очень добрый подхватил ее на руки и понес, покачивая, как ребенка. Маша закрыла глаза и в пьянящей беспомощности прижалась к широкой и теплой груди. Чуть дальше по берегу трава была скошена и уложена в стожок. Сено приятно пахло. Маше ни о чем не хотелось думать, ей хотелось тихонько смеяться и легко отвечать на робкие неумелые поцелуи. Протрещал кустами, совсем рядом, доцент Пименов. Парочка слилась со стожком, и, когда шаги стихли, Маша сама поцеловала Гену. Ей было совсем не страшно, а даже наоборот. Гена постелил штормовку на сено, и они улеглись на спины, прижавшись друг к другу, не отрывая глаз от спасительных звезд. В этот момент Маша почему-то подумала, что звезды — это прогрессивное будущее всего человечества.
