Караоке для дамы с собачкой - [61]

— И ты предлагаешь мне все это время отсиживаться в какой-нибудь норе? — хмыкнул он. Лукьянов ужасно самолюбив, и сейчас его самолюбие было задето.

— А ты что хочешь?

— Чтобы мы…

— Не пойдет, — перебила я. — Местоимение «мы» к нашему случаю не подходит.

— Ты мне не доверяешь? — вроде бы удивился он.

— А у тебя могут быть в этом сомнения? — в свою очередь, удивилась я. — Мне не нужен напарник, за которым надо приглядывать двадцать четыре часа в сутки. Если тебя мое предложение не устраивает…

— Не устраивает, — зло сказал он.

Я пожала плечами и шагнула к двери, а он опять схватил меня за руку.

— Наслаждаешься ситуацией, да? Наконец-то я в дерьме по самые уши…

— И что в этом для меня хорошего? — удивилась я. — Постарайся не задавать дурацких вопросов. И не звони мне, это опасно. Если мне повезет, ты об этом узнаешь очень быстро.

Теперь он ничего не ответил, и это позволило мне спокойно покинуть чердак.

Ритка открыла сразу, как будто все это время паслась у двери.

— В чем дело? — жарко зашептала она. — Я тут чуть с ума не сошла.

— Ритка, ты хороший человек? — спросила я.

— Ну… — нахмурилась она.

— Возьми на время мою собаку.

— С какой стати?

— Работы полно. Сашка сидит дома и злится на меня.

— Чего ты мне лепишь? — взорвалась она и потащила в кухню. Из гостиной выглянул ее супруг, но Ритка захлопнула дверь перед его носом, а я порадовалась за Сашку, он устроился в кресле перед телевизором, заботливо прикрытый пледом.

— Ты хороший человек, — удовлетворенно кивнула я. — Моя собака в надежных руках.

— Немедленно объясни, что происходит.

Зная Риткину безотвязность, я понимала, что рассказать ей что-то придется, и теперь прикидывала, что стоит поведать ей, а что лучше утаить.

— Понимаешь, тут такая штука, — заунывно начала я. — В этом деле открылись кое-какие… короче, дельце малоприятное.

— А что Дед? — нахмурилась Ритка.

— Дед, как всегда, темнит и в руки не дается… Я лезу не в свое дело, что не очень-то приятно, поэтому Сашке лучше пожить у тебя.

— Ты… — Ритка сглотнула, глядя на меня с печалью. — Ты хочешь помочь ему? — наконец-то выговорила она.

— Кому? — попыталась я выглядеть удивленной.

— Брось. Ты что, забыла, где я работаю? Ольга… — Она взяла меня за руку, бестолково теребила пальцы, похоже, совершенно этого не замечая. — Он… убийца. И он тебя не любит. Ты это знаешь лучше меня. Будь это иначе, он бы тебя никогда не бросил. Таких, как ты, не бросают.

— Не преувеличивай, — оптимистично улыбнулась я. — Всех бросают. И я не собираюсь ему помогать. Я просто хочу разобраться. Это не одно и то же. А теперь я пойду, ладно?

— Подожди, — жалобно попросила она, так жалобно, что у меня дрогнуло сердце. — Поговори со мной. Черт возьми, по-твоему, я гожусь лишь на то, чтобы посидеть с твоей собакой?

— Зря ты так, — вздохнула я. — Я тебя люблю. И это просто дело, каких было с десяток. Я разберусь, честно. А потом мы с тобой поболтаем. — Я поцеловала ее и заспешила к двери.

Наверное, в тот момент я действительно верила в то, что говорила. Есть дело, мне предстоит в нем разобраться и всем воздать по заслугам, если получится. Только и всего. Но где-то в глубине души меня уже грызла и мучила мысль, что вот появился Лукьянов, и я готова забыть, кто он и что он. И прав был Тагаев, когда говорил: стоит возникнуть личному интересу, и справедливость по боку. Все мы продажны, просто у каждого своя цена. Выходит, моя цена — Лукьянов. «Чушь», — утешала я себя, не особо себе самой веря. Зато знала другое: за свои слова придется платить, когда-то я сказала Лукьянову: «Я люблю тебя, я умру за тебя». Я сказала, а теперь слово надо держать, иначе грош ему цена, иначе грош цена всему, во что я верю.

Ох, как хреново было на душе, сплошной классицизм, ей-богу, когда ум с сердцем не в ладу и чувства с долгом. А кому я, собственно говоря, должна? Деду? Его электорату? Тогда кому? «Перестань молоть вздор, — одернула я себя, садясь в машину. — Просто делай то, что и так намеревалась сделать, а дурацкие мысли засунь куда подальше». Но не получалось. И чем больше я думала, тем больше была самой себе противна.

Возвращаться домой мне не хотелось. Я заглянула в первый попавшийся бар и просидела там часа два, выпила мартини и попыталась смотреть на жизнь легко и с оптимизмом, пока не поняла простую вещь: слова сами по себе ничего не значат, ни мои, ни чужие. Я любила Лукьянова, хуже того, я его и сейчас люблю. И я не хочу, чтобы ему свернули шею, хоть он этого и заслуживает. А коли так…

— Полное дерьмо, — пробормотала я, отодвигая рюмку, расплатилась и поехала домой.

Ложиться спать было бессмысленно, все равно не усну. Без Сашки квартира казалась чужой, неуютной, и я бестолково бродила по ней, насвистывала модный мотивчик, перекладывала какие-то вещи, пробовала читать любимый словарь, но через полчаса зашвырнула его в угол, а потом, выключив свет, таращилась в потолок и изводила себя все теми же мыслями.

Часа через два я услышала наверху шорох. Третий этаж пустовал, и наличие там какой-то жизни меня насторожило. Я села, не включая свет, и стала ждать, что будет дальше. Первыми на ум пришли шустрые ребята: усомнившись в моих словах, они вполне могли проверить квартиру или устроить мне допрос с пристрастием. Я зло чертыхнулась, вспомнив, что у меня нет даже газового баллончика, чтобы с честью отстаивать свободу и независимость. Надо будет заехать к Лялину и выпросить пушку. При одной мысли об этом меня передернуло, оружие я терпеть не могла, потому что дважды мне пришлось им воспользоваться, и это были далеко не самые лучшие страницы моей жизни. Если честно, очень хотелось забыть об этом, но, как всегда, не получалось.