Каракурт - [14]

— Умереть за здоровье монарха — великая честь. Ее надо заслужить.

— Ты — заслужил.

Швецов поморщился.

— Я вегетарианец.

— Мужчины, которые не едят мяса и не пьют вина, подозрительны, — усмехнулся Евгений Евгеньевич. — Смотри, как бы тебе не попасть в список неблагонадежных.

— А что означают эти странные иероглифы? — Швецов указал на цифры четырнадцать и пятнадцать.

— Эти цифры? — Евгений Евгеньевич потер лоб. — Видишь ли, одни товарищи будут приглашены на торжество четырнадцатого, другие — пятнадцатого.

Швецов продолжал вопросительно смотреть на юбиляра, и последнему пришлось объяснить столь странное разделение.

— Знакомые бывают разные. И директор универмага мне нужен, и писатель мне не помешает. В смысле полезности здесь параллели проводить нельзя — каждый выполняет свои функции, но смешивать их нецелесообразно, не стоит и знакомить друг с другом. Это может вызвать легкое недоумение, шокировать и даже оттолкнуть от тебя человека. — Евгений Евгеньевич поправил съехавший набок галстук, с интересом посмотрел на собеседника. — Тебя в какой список занести?

— Я любопытен, — отвертелся Швецов, явно не желая попасть в одну компанию с торгашами и в то же время боясь показаться нескромным, заявив, что его место среди интеллигентной публики.

— Хорошо, — сказал Евгений Евгеньевич. — Я заношу тебя в оба списка.

Швецов непроизвольно, точно пытаясь освободиться, повел плечами. Он уже давно заметил, что между ним и Крайниковым протянулась невидимая нить, которая связывает их день ото дня все крепче и крепче. Вот и сейчас затянулся еще один незаметный, но крепенький узелок.

В Манеже было немноголюдно, и Евгений Евгеньевич со Швецовым быстро переходили из одного зала в другой. Интересного попадалось мало. В студенческих (это была Всесоюзная выставка дипломных работ студентов художественных вузов) работах еще чувствовалась скованность, заданность, подражательность. Особенно это проявлялось в скульптуре. В них не было свежести, четкости замысла и вдобавок ко всему поражало однообразие тем. В графике и живописи дело обстояло лучше. Особенно понравились Евгению Евгеньевичу эскизы декораций к «Зависти» Ю. Олеши.

— Как ты к нему относишься? — спросил он Швецова.

— Положительно.

— А конкретнее?

— «Трех толстяков» не перевариваю.

— Резко. — Евгений Евгеньевич задумался. — И все-таки автор недостаточно четок.

— Здравствуйте, Евгений Евгеньевич! — прервал его негромкий женский голос.

Швецов обернулся. Перед ним, улыбаясь хорошо поставленной театральной улыбкой, стояла дородная, лет сорока, женщина с тонкими, слегка подкрашенными губами и черными, блестевшими, как антрацит, глазами.

— Вот так встреча! — воскликнул Евгений Евгеньевич. — Здравствуйте, Татьяна Лазаревна!

— Добрый день, Евгений Евгеньевич!

— Да вы с сыном! Здравствуй, Вадим.

Вадим, вихрастый семиклассник с бойким, капризным взглядом, вежливо поклонился. Евгений Евгеньевич представил Швецова.

— О чем вы здесь спорили? — спросила Татьяна Лазаревна.

— Вот обсуждаем сей шедевр. Как вы его находите?

Татьяна Лазаревна долго рассматривала эскизы, но мнение свое не высказала.

— Евгений Евгеньевич говорит, что замысел у автора недостаточно четок, — заметил Швецов. — Так я вас понял, Евгений Евгеньевич?

— Так, — ответил тот. — Французский скульптор Бурдель любил приводить пример с ушедшим поездом. Если вы, говорил он, опоздали на поезд, то несущественно — пришли вы на вокзал через минуту или через час после его ухода. Неточность — всегда неточность — поезд ушел. Так и в искусстве. И замысел, и его претворение должны быть четки. Если же этой четкости нет, то степень приближения уже не имеет значения.

— Верно, — заметил бойкий семиклассник. — Я вчера в школу опоздал, а мне — двойку по математике. За что?

Швецов прыснул в кулак, не забыв при этом тактично отвернуться. Евгений Евгеньевич поспешил на помощь смятенной мамаше.

— Я вам звонил сегодня, Татьяна Лазаревна, — сказал он.

Антрацитовые глаза распахнулись еще шире, замерли в ожидании.

— Что-нибудь срочное?

— Хочу отметить в этом году свое рождение… Круглая дата, — словно оправдываясь, пояснил Евгений Евгеньевич. — Четырнадцатого в семь жду вас.

— Спасибо, Евгений Евгеньевич. Непременно буду. Сколько, если не секрет?

— Много.

— А выглядите лет на десять моложе.

«Интересно, в каком возрасте женщины перестают кокетничать»? — подумал Швецов, продолжая наблюдать за бойким семиклассником, который, воспользовавшись занятостью взрослых, незаметно смылся и теперь торчал у противоположной стены, с жадным, почти вдохновенным интересом рассматривая купающуюся женщину. Конечно, обнаженную.

— Бог мой, это что-то нездоровое, — озабоченно проговорила Татьяна Лазаревна, перехватив взгляд Швецова. — Я просто не знаю, что с ним делать.

— Выпороть, — спокойно сказал Швецов. — Выпороть и заставить заниматься спортом.

— Да он слабый, все время простуживается.

Швецов промолчал. Больные и хилые были ему непонятны и, кроме раздражения, никаких эмоций не вызывали.

— Ничего страшного, — сказал Евгений Евгеньевич, — переходный возраст.

— Папины гены! — с неожиданной злостью проговорила Татьяна Лазаревна. — Хоть кол на голове теши… — Губы ее сложились в презрительную усмешку, глаза сузились, отчужденно вспыхнули. — Нас ждут к обеду, Евгений Евгеньевич. Всего хорошего.