Каракал - [11]

Как он не сошел с ума, если с ним в данной ситуации такое вообще было возможно — он не знал. Вернее предполагал, а если быть еще более точным, то надеялся на то, что отцовское воспитание, бывшее ему костылем в трудных ситуациях, помогло и здесь.

А он говорил:

— Матюха, запомни, паниковать, рвать от безысходности на себе по всему организму волосы и жалеть себя можно начать в любой момент. Вот только ни первое, ни второе, ни третье никогда еще к чему-то хорошему не приводило. Осмотрись, оцени правильно ситуацию, прикинь возможные варианты дальнейших действий. А потом действуй по обстоятельствам.

Вот и осматривался он. Нет, не так, смотрел на самого себя целый месяц, пытаясь оценить и прикинуть. И НИ-ЧЕ-ГО. Ничего ему в голову, если она у него была, не лезло.

«Похоже, пора паниковать, — подумал Матвей, ну или тот, кто себя таковым считал, и закричал. — Это хреновое голливудское кино задолбало. Я спрашиваю: где Гайдай, мать вашу? Где добрые советские фильмы?»

«Это не Чистилище и это не кино», — как гром среди ясного неба вдруг ворвался в его голову слабый голос. Какой-то обезличенный, бесполый, то есть сразу и не определишь, кому он принадлежит: мужчине или женщине.

«Кто это? — истерично закричал он. Вернее подумал, что закричал. — Кто со мной говорит? Где я? Почему я не чувствую своего тела? Что…» — как горох из рваного мешка посыпались из него вопросы. А еще он почувствовал, что липкая паутина паники все же потихоньку стала накрывать его сознание.

«Мат’Эвэй, возьми себя в руки, не разочаровывай меня».

«Какой на хрен Мат’Эвэй? Где ты? Ну, покажись и сделай так, чтобы я смог чувствовать свое тело, тогда и поговорим. Я объясню тебе, как связываться с боевым пловцом, сука. Я так с тобой поговорю, что…»

Истерика прекратилась внезапно. Матвей уже не видел того дебелого, кормящегося на поляне парня, не слышал никакого голоса, не мог думать и говорить сам. Единственное, что он осознавал — это то, что пока еще существует. Каким образом и в каком качестве, не знал. Он и до этого не знал, кто он: дух, сущность или еще какая бестелесная мутотень. Уверен был в одном — окончательно он еще не умер.

«Успокоился?» — через какое-то неопределенное время снова услышал он все тот же голос.

«Да», — коротко ответил парень.

«Тогда слушай меня и не перебивай. Готов?»

«Наверное», — еще один короткий ответ.

«Сейчас я попробую ответить на большинство вопросов, что роятся в твоей голове. Но предупреждаю сразу, мне очень тяжело связываться с твоим сознанием. Подожди, — словно почувствовав, что Матвей готов снова взорваться, предупредил голос, — не спеши. Если выслушаешь, то многое поймешь. Что ты помнишь?»

«В смысле?»

«В прямом. Ты помнишь свою прошлую жизнь?»

Голос замолчал, словно давая парню время покопаться в своей памяти.

* * *

Голова стоящего на коленях мужчины дернулась, а потом медленно стала подниматься от груди, на которой она безвольно лежала до этого момента.

— Интересно, — шепеляво прошептали разбитые губы, с запекшейся на них кровью. — Меня грохнули или я все же живой? Если грохнули, то почему мне так хреново? Меня, что танк переехал? Ох, ё! — болезненно скрежетнув зубами, поморщился мужчина, попутно осознав, что их число уменьшилось. На какое количество — пока не понятно, но, попытавшись облизать губы, понял, что передних верхних точно нет.

Нет, на рай, если таковой существует, старший лейтенант Хантов особо-то и не рассчитывал.

«Какой может быть рай, когда у меня такой послужной список, что, увидев его, апостол Петр закрыл бы на время свои врата. Повесил на них табличку «Перерыв 15 минут» и, взяв меня под белы рученьки, лично бы сопроводил к своим оппонентам, которые обитают совсем не на небесах, передав из рук в руки, — думал он. — Но ведь после смерти вроде как душа должна страдать? Наверное».

Не силен был в теологии молодой офицер, хотя и искренне верил в то, что за нами присматривают сверху. Но, несмотря на это, в храмы ходил редко, придерживаясь правила: «Храм должен быть из ребер».

«Но у меня-то тело болит, каждая его клеточка. Меня что, через мясорубку пропустили? И почему я стою на коленях, а мои руки, обхватив столб за спиной, скованы наручниками?» — снова подумал мужчина.

С каждой минутой число вопросов увеличивалось в геометрической прогрессии, но вот вразумительных ответов на них не было.

К горлу подкатила тошнота, и он согнулся, чтобы исторгнуть из желудка его содержимое, каким оказалась одна лишь желчь.

— Видимо, выблевал все давно, — глубоко задышав после спазма, вновь забормотал привязанный к столбу мужчина и стал крутить по сторонам головой.

Хотя, что он мог увидеть, когда его лицо разнесло так, будто он с дури, ради интереса или на спор, сунул его в пчелиный улей и держал там до тех пор, пока сами пчелы не вытолкали его наружу, попутно нашпиговав своими жалами, чтобы, как говорится, неповадно было.

— Чем это воняет так? — поморщился он. — Это же… креозот? Не понял, я что, на складе шпал?

Мужчина, застонав от нестерпимой боли, перенес вес на правое колено и после довольно продолжительной возни, сопровождаемой комментариями на «великом и могучем», смог наконец поставить левую ногу на ступню.