Кара-курт - [14]

Андрей перевел дыхание, осторожно повернул голову в другую сторону, увидел на соседней койке незнакомого парня в бинтах, не сразу понял, что это Воловченко: заострившийся от потери крови нос, страдальчески сдвинуты брови, глаза закрыты, лицо желтое. Воловченко то ли спал, то ли забылся. Всего один человек остался рядом с Андреем от всех тех, с кем он служил и воевал.

Самохин стиснул зубы: мысль о том, что жена и дочь все еще там, где все рушится и летит на воздух, была нестерпимой.

Где они? Что с ними? Живы ли? Только Богданов, попавший вместе с Андреем в санпоезд, мог ответить, где семьи начсостава, удалось ли им погрузиться в эшелон, прорваться сквозь кольцо окружения.

Андрей стал внимательно вглядываться в соседей по палате. Богданова среди них не было. Хотел крикнуть, чтобы кто-нибудь вошел, заметил в приоткрытую дверь белый халат, услышал неясный шепот: за ним наблюдали.

Дверь приоткрылась, вошла пожилая медсестра с добрым, полным лицом, усталыми глазами. Привычным движением поправила раненым подушки и простыни, остановилась возле Андрея.

— Ну, я вижу, у вас тут полный порядок в танковых войсках! — сказала она, а Андрей подумал, что таким образом не его первого пытается подбодрить эта женщина, перед глазами которой прошло здесь столько бед и смертей.

— Не в танковых, в пограничных, — улыбнувшись, поправил ее Андрей.

— Вот и хорошо, что в пограничных, — сказала сестра (хотя вовсе непонятно было, что ж тут хорошего). — А нам все равно, хоть летчикам, хоть танкистам, хоть пограничникам — никому залеживаться не даем. Нет, нет... А то дай вам поблажку, кто ж тогда будет Гитлера проклятого колотить?..

Андрею пришлась по душе ее наивная агитация. Продолжая улыбаться, он спросил:

— Скажите, как вас зовут?

— А зовут меня Серафима Ивановна, — так же напевно ответила она. — По должности — старшая сестра, самый большой ваш начальник. Веселых люблю, а невеселые у меня все что полагается последними получают.

— Я веселый, — заверил ее Андрей. — Серафима Ивановна, — попросил он, — в госпиталь прибыла вместе со мной девушка... Марийка... Вместе выходили из окружения, прорывались через линию фронта. Мне ее очень надо повидать.

— Ну вот. Его на койку уложили, а он уж и о девушках... Маша, где ты там? Иди уж! Кавалер твой заждался!

В палату вошла Марийка. Солнце из окна осветило ее лицо, и Андрей в какой-то миг хорошо его рассмотрел: в темных глазах Марийки та же усталость, что и у Серафимы Ивановны. Только Серафиме Ивановне за пятьдесят, а Марийке едва ли двадцать. Волосы выбились у нее из-под белой косынки, курчавятся вокруг лба. А овал лица совсем детский. На щеках нежный пушок, нос в веснушках.

— Иди, посиди со мной, — сказал Андрей, отметив про себя, что догадливая Серафима Ивановна вышла, прикрыв за собой дверь.

Марийка присела на край койки, Андрей взял ее руку, негромко сказал:

— Спасибо тебе, что меня от смерти спасла... — Он хотел было приподняться, но, сморщившись от боли, откинулся на подушку и этим выручил совсем смутившуюся Марийку, которая, видно было, не знала, что ей делать, как себя держать.

— Нет, нет, вставать нельзя, — торопливо заговорила она. — Лежите, лежите. Хирург, когда оперировал, сказал, через месяц танцевать будете, а пока что надо лежать.

— С тобой бы я и сейчас потанцевал, — сказал Андрей, и когда она ответила: «Вы, конечно, шутите, Андрей Петрович», понял, что шутить-то как раз и не надо было.

— Все-таки мне хотелось бы приподняться. — Он попросил ее помочь: — Ужасно надоело лежать.

— Еще не лежали, а уж надоело, — Марийка помогла Андрею приподняться, подложила ему под спину подушку, вытерла марлей пот со лба.

— Ну вот теперь хорошо, — поблагодарив ее, заметил Андрей. — Куда это мы наконец прибыли?

Спустя всего несколько дней после прорыва через линию фронта его в сопровождении Марийки по чьему-то распоряжению вместе с другими пограничниками, переведенными в разряд выздоравливающих, отправили в глубь страны. Прибыли они накануне вечером, и он еще не знал толком, куда их завезли.

— Какой-то пригород Баку, — ответила Марийка.

— Далеко заехали... К фронту-то в другую сторону... Шумит — море?

— Каспий...

— Ну что ж, будем разбираться что к чему... А как ты?

Марийка потускнела, не ответив Андрею, уставилась неподвижным взглядом перед собой. В глазах ее появилось такое отчаяние, что Самохин обругал себя болваном за свой необдуманный вопрос. В памяти мгновенно возник рев пикирующего на эшелон самолета, пулеметная очередь, стук пуль, впивающихся в платформу, ослабевшая вдруг в его ладонях чья-то тонкая кисть, страшный, истошный крик Марийки.

— Не надо ни о чем спрашивать, Андрей Петрович, — сказала наконец Марийка и, не выдержав, разрыдалась, уткнувшись ему в плечо.

Превозмогая боль, Андрей удерживал ее рукой, не зная, что сказать, чем утешить. Да и надо ли было что-нибудь говорить, можно ли утешать в таком горе?

Выручила его вновь появившаяся в палате Серафима Ивановна:

— Эт-то что такое? Что еще за слезы! Маша! Сейчас же возьми себя в руки! Иди умойся, и чтоб больше тебя такой я не видела!

— Машенька, — удержав Марийку за руку, сказал Андрей. — Выслушай меня. В одном с нами вагоне был капитан Богданов, бывший начальник штаба нашей комендатуры...