Капля крови - [56]

— С трофеями?

— Подобрал на поле боя.

— Понятно.

— Головной убор получи, — Пестряков достал из-под каски и надел на Черемных свою пилотку.

— Тепло в ней!.. А я уже не надеялся.

— Похоронил меня?

— Сам дожить не надеялся…

Пестряков подобрал в углу подвала трофейный пистолет и набил полную обойму; патроны цилиндрические, без шейки, и чуть потяжелее наших.

Как у нас одни и те же патроны подходят к ТТ и автомату, точно так же немцы могут стрелять своими патронами из автомата шмайссер, из вальтера и парабеллума.

— Получай трофейную пушку! — Пестряков торжественно положил заряженный парабеллум к изголовью Черемных.

Черемных несколько раз засыпал в отсутствие Пестрякова — стыдно признаться — с тайной надеждой не проснуться вовсе. И каждый раз просыпался, чтобы снова ощутить свою беззащитность, страдать от голода, от жажды, от боли и от холода.

Самая точная солдатская примета похолодания — вдруг шинель показалась тебе короткой. Ну никак не удается натянуть ее до подбородка, не обнажая при этом пяток!

А сейчас вот, когда Пестряков зажег плошку, Черемных впервые увидел морозные облачка его дыхания.

В последние дни холод донимал Черемных больше, чем боль. Он уже не понимал — то ли притерпелся к боли, то ли боль в самом деле пошла на убыль.

— Мог бы и раньше управиться. Да вот рука подвела, задрожала… — Пестряков ощутил острую потребность во всем признаться сейчас Черемных. — Сроду за мной такого не водилось, а сегодня…

— У меня — ноги. А у тебя — плечо, — не понял Черемных слов признания. — Лежу вот на твоей шее…

— Отставить, Михал Михалыч!

Пестряков торопливо отвинтил крышку от фляги, принюхался:

— Вроде оно. Ну-ка!..

— Что там?

— Горючее. Жаль только — не до горлышка. — Пестряков потряс флягой, жидкость в ней забулькала. — Вылакал, алкоголик! Но по нескольку добрых глотков наберется. Пригубь-ка, Михал Михалыч, с лечебной целью…

Черемных взял флягу, облокотился, морщась от боли, и осторожно, боясь пролить каплю, отпил из фляги два глотка. Он старался делать такие глотки, чтобы не показаться жадным.

— Оно? — Пестряков сгорал от нетерпения.

Черемных кивнул, но мог бы этого и не делать — воспаленные глаза его засветились горячим блеском, по лицу, заросшему черной щетиной, разлилось блаженство.

Затем пришла очередь пригубить флягу Пестрякову, и тот тоже сделал два умеренных, осторожных глотка.

— Высшего сорта шнапс, — крякнул Пестряков. — Неразбавленный.

Он плеснул самую толику шнапса на табуретку, поднес плошку, лужица жадно взялась синим пламенем и быстро испарилась.

— Градусов под шестьдесят, — определил Пестряков. — Такой шнапс и на перевязку сгодится. Для наружного употребления… Окончилась твоя диета, а точнее сказать, пост… Закусим, что ли, поскольку у нас сегодня банкет?

Пестряков величественно протянул Черемных пачку галет.

Сам он сгрыз одну галету. В еде, поскольку Пестряков опустошал кладовку, а Черемных в то время лежал натощак, никакого равноправия быть не могло.

Вытащили из пачки по сигарете. И когда Пестряков подносил плошку, а Черемных прикуривал, у обоих дрожали руки.

Оба жадно затянулись, и Пестряков подумал: «Эх, сейчас бы не такую вот сигаретку выкурить, а серьезную самокрутку, да чтобы тютюн был черниговский, а если самосад, то самый что ни на есть сердитый».

Но и сигаретка, рассчитанная, по давнему убеждению Пестрякова, на слабонервных рахитиков, у которых кишка тонка, оказалась бесконечно желанной, вкусной.

Огонек быстро подобрался к коричневым ногтям Пестрякова. Он сделал еще одну жадную затяжку, обжигая при этом не только кончики пальцев — губы, и лишь после того выбросил окурок.

Наверное, сказалось давнишнее недоедание, оба опьянели от шнапса, от сигарет…

Черемных кивнул с молчаливой признательностью. Голова его тонула в уютной пилотке, по всему телу разливалось невыразимое живое тепло.

А главное, он снова чувствовал свои ноги — вот она, правая, а вот — левая. После перевязки, которую сделал Пестряков, после того как он промыл раны шнапсом, и боль как будто утихла.

— Не зря тут коптимся, — подумал Черемных вслух. — Самое важное — донесение отправили. Правильно?

Пестряков только прокряхтел.

Не дождавшись отклика, Черемных добавил:

— Вот, наверно, в штабе обрадовались! Когда лейтенант наши разведданные доставил!

Снова молчание.

Пестряков спит? Черемных прислушался — донеслось неровное дыхание.

Нет, не может человек спать, если так дышит.

Но долго Пестрякову притворяться не пришлось.

Как подброшенный пружиной, он вскочил на ноги, схватил автомат и занял позицию у оконца.

Хоть Пестряков и был туговат на ухо, он явственно услышал шаги во дворе.

Тут же раздались три условных удара о ящик.

— Наши вернулись! — крикнул Пестряков и выдернул подушку из оконного проема.

39

Показались сапоги с высокими голенищами, грязные полы задранной шинели, прожженной на спине, и Тимоша легко спрыгнул с подоконника.

Он снял каску, пригладил спутанные белесые волосы и уставился пристальным, невидящим взглядом на фитилек плошки.

Черемных и Пестряков не отводили глаз от оконца, ожидая появления лейтенанта. Ну где он там замешкался? Ведь холодом со двора несет!

Но Тимоша не оглядывался и наконец сказал потупясь и очень глухо: