Капля крови - [39]

Пестряков пошарил рукой по плите тротуара, нащупал одну, две гильзы, а сколько их и где валяются еще — все равно не вызнать…

Он снова отбежал в сторону. Хоть бы какая-нибудь калитка, пролом, ворота, дверь, подворотня!

Но не было конца-краю высоченному забору.

Конечно, Тимошу такой забор не смутил бы, он лазит по-кошачьи.

Новая очередь, пущенная часовым, прошла над самой головой.

«Чуть-чуть меня пули не подстригли».

И он впервые за последние дни с пронзительным сожалением вспомнил о своей старой каске, которую выбросил за непригодностью тогда, возле танка.

В любую минуту могла загореться ракета, которая и осветила бы во всех подробностях и деталях расстрел Пестрякова.

Он пошарил по кирпичной стене. Плющ? Дикий виноград? Хмель? Вот их сколько под рукой — стеблей, веток; иные толщиной с патрон, не меньше.

Немцы сажают плющ со двора, он закидывает свой зеленый подол на улицу и свисает вдоль забора. Значит, за плющ можно хвататься руками? Была не была!

Пестряков уцепился за стебли и подтянулся на руках.

Еще, еще, еще усилие!

Он уже лег животом на двусторонне покатую кромку забора, как небо вдруг начало катастрофически светлеть.

Ракета!

Пестряков неуклюже перевалился туловищем через забор, свесил ноги по другую его сторону и приготовился спрыгнуть, но в этот момент кто-то с нечеловеческой силой ударил его в плечо, выбил из руки автомат.

Пестряков грохнулся с забора на какой-то колючий кустарник.

Хотел подобрать автомат, но это удалось с большим трудом: левая рука не слушалась.

Ощупал плечо. Пальцы и ладонь его стали липкими — кровь.

26

Он подобрал автомат и при свете ракеты увидел, что приклад расщеплен. Но это было бы полбеды. Дернул затвор — ни туда ни сюда! Пули ударили в крышку ствольной коробки и что-то там накорежили…

А ведь в автомате еще оставался не то один, не то два патрона!

Бросать автомат, хотя отныне и бесполезный, не хотелось, и Пестряков побежал с оружием, но безоружный по саду.

За забором не прекращалась стрельба. И сейчас уже не со злобой, но с неожиданной симпатией думал Пестряков о владельцах сада, которые сложили такой высоченный забор, спасибо — не пожалели кирпича и не оставили щелок.

Часовой не решился влезать при свете ракеты на забор. Он ведь не знал, что тот, кого преследует, уже не может, как минуту- другую назад, встретить его огнем.

Сейчас, когда рука слушалась плохо, а пальцы слиплись от крови, стекавшей по намокшему рукаву, Пестрякову стало еще труднее воевать с оградами и заборами, которые то и дело преграждали путь.

Но по улицам шагать еще опаснее — переполох среди фашистов поднялся немалый.

Он спрятался в каретном сарае, где остро пахло лошадьми, сбруей и колесной мазью. Он различил очертания какого-то шарабана с задранными вверх оглоблями, поднялся по приступочке в плетеный кузов, заскрипевший всеми своими рессорами, и улегся правым боком на кожаное пружинное сиденье.

Память его кровоточила, как простреленное плечо.

Почему-то вспоминались товарищи, которых судьба уже отрешила от жизни. Траурным строем проходили они перед закрытыми глазами Пестрякова, и на их горько, навечно сомкнутых губах он угадывал невысказанное соболезнование. И он знал, почему убитые десантники сочувствуют ему: они похоронены в родной, а не в чужой земле Германии…

И почему-то они все, во главе с замполитом Таранцом, производят прощальный салют на его, Пестрякова Петра Аполлинариевича, могиле. Он сам тоже подымает автомат над головой, готовясь прострелить низкое, облачное небо. Он нажимает на спусковой крючок, но в автомате нет патронов, и диск снят. Вот почему автомат такой легкий!

Таранец произнес какие-то траурные слова. Пестряков тех слов не расслышал, но понял, что они сказаны ему в утешение…

Тут же он вспомнил, как их танковая бригада стояла на формировании и ждала с Урала материальную часть. Кое-кого из десантников отпустили тогда на побывку домой. Получил отпуск и Таранец. А куда ему ехать? Семья пострадала насмерть где-то на Правобережной Украине.

Однако от отпуска своего Таранец не отказался, а направился в тыл, по боевому пути танковой бригады.

Он разыскивал безымянные могилы товарищей, устанавливал пирамидки со звездочками там, где их не было.

Он рассказывал местным жителям о подвигах тех, кто похоронен на площади местечка или за околицей села, кто отдал жизнь, освобождая их из фашистской неволи. Имена и фамилии танкистов и десантников оживали в благодарной памяти народа, чтобы остаться там на веки вечные. И ребятишки сажали на тех могилах цветы, где-то назвали школу именем погибшего героя, а в одном городке на Смоленщине, после приезда Таранца, появилась улица Трех Танкистов…

Пестряков давно не вспоминал о той поездке Таранца по городам и весям. Но только сейчас вот, лежа в шарабане, он в полной мере понял сокровенный смысл поездки Таранца. Даже ради одного солдата, чье имя разыскалось и обозначилось на безымянной дотоле могиле, стоило совершить то путешествие!..

Однако откуда вдруг взялись у тебя, Петр Аполлинариевич, замогильные настроения? Только потому, что зарябило в глазах и к твоей давешней слабости прибавилась новая? Нечего отсиживаться дольше в шарабане, на кожаных подушках! Нужно превозмочь головокружение, встать, податься в обратный маршрут.