Капля крови - [14]

— Ночная рубаха? Ну и ну… До чего додумались! Культурно. А в грязном белье я умереть никак не согласен… Интересуюсь — вши мертвых кусают или брезгуют?

— А у тебя водятся? — насторожился Пестряков.

— Как у Василия Теркина. Частично есть.

— Тогда тебе боевое задание — выбросить все грязное белье.

Тимоша послушно собрал узел с бельем, уволок его и забросил куда-то на соседний двор.

Притащили в подвал и отрывной календарь. Это тоже была выдумка Тимоши. Он повесил календарь, оборвал отжившие листки и при этом возмущался: зачем фрицам понадобилось коверкать русские слова и писать «октобер» и «новембер»?

У Черемных календарь никакого интереса не вызвал. Он не надеялся прожить столько, чтобы у него возникла опасность потерять счет дням. А Тимоша заявил, что он вообще отказывается умирать, не зная, какое это будет число и какой день недели. Дни недели, поскольку они на листках крупным почерком напечатаны, он всегда разберет, не разберет — так угадает, а если собьется — можно отсчитать дни от красного, воскресного листочка.

— По крайней мере будем знать, когда у какого фрица день ангела. Культурно. И когда новый месяц народится…

— До лунных ночей нам бы лучше из этого городка убраться, — встревожился Пестряков; к остальной болтовне Тимоши он отнесся без всякого интереса.

Притащили плошки со стеарином, спички, фаянсовую банку с маком, а затем Тимоша торжественно приволок такой же белоснежный ночной горшок. Можно было захватить и кое-что из посуды, но какой в том смысл, если нет ничего съедобного?

Для маскировки к оконцу подтянули валявшийся у стены, видимо, предназначенный для растопки ящик. Лейтенант взглянул на этикетку — ящик из-под пива.

Тимоша не поленился и наведался в дом еще раз. Он приметил там уксус, обрызгал им скрипучую калитку и облил ящик — сбить со следа и отвадить собак, если бы те заинтересовались чужими следами.

— Теперь порядок. — Тимоша был очень доволен собой. — Вот завоюешь какой-нибудь городок — не отдохнешь по-людски. Бродят славяне из дома в дом как неприкаянные. Ищут, где перина помягче. Но только мой ночлег обходили всегда.

— Чем это объясняется? — полюбопытствовал лейтенант.

— А я мел ношу в кармане, — Тимоша порылся в кармане, побренчал там всякой всячиной и достал замызганный мелок. — Присмотрю уютный домик — сразу пишу на дверях, на ступеньках: «Мины. Не входить!» Вежливо. Будто наследили саперы. Мины засекли, а еще не разоблачили. И череп с костями рисую для испуга. Как на трансформаторной будке. Все обходят дом стороной.

— Ну и дошлый же ты парень! — покачал головой Пестряков, и тень от уса черной стрекозой заметалась по его щеке. — Ни угрызений у тебя, ни совести…

— У меня, товарищ главнокомандующий, если хочешь знать, на том месте, где совесть была, давно пупок вырос, — незлобиво согласился Тимоша. — Такая уж моя судьба жизни. Чересчур умный. Много знаю — мало понимаю. Оттого и попал в штрафники…

Пестряков почувствовал в словах Тимоши желание исповедаться.

10

Тимоша честно заработал орден и медали, но ему не терпелось получить новые награды. И вот однажды разведчики под его началом отправились в ночной поиск. Перед разведчиками стояла задача — добыть «языка». Кнышу повезло: ему удалось блокировать немецкий блиндаж, стоявший на отшибе, в самом конце траншеи, и захватить сразу трех «языков» — унтер-офицера и двух телефонистов. Порядок. Дело было под Оршей, дивизия долго стояла в обороне, и добыть «языка» было не так-то просто. Тимоша отправил в штаб телефониста Франца, а двух других немцев — унтер-офицера Ганса и Рихарда — решил попридержать и упрятал их в бревенчатый овин под замок. Стоял у них такой овин за боевым охранением роты, на ничейной земле; к тому овину можно было добраться только ночью, да и то по траншее. Тимоша подкармливал немцев из пайка, который получал: двух разведчиков ранило во время ночного поиска, их отправили в полковой медпункт, одного убило, но Тимоша, по своему обыкновению, ротному писарю о потерях не сообщал, строевую записку не переписывал. Делалось это главным образом ради водочки, которую присылали на выбывших и которую сам бог велел пить за их здоровье или за упокой души. Нормально. Тут лишние порции щей да каши как нельзя более пригодились. Пленным по закону половина красноармейского пайка полагается, а Тимошины «языки» оказались прямо-таки на усиленном питании.

Прошло три дня — отвели в штаб Ганса. Еще два дня — отправили Рихарда. За каждого «языка» генерал орден обещал — шуточное ли дело! Вот Тимоша и решил сразу заполучить несколько наград. Да еще — чем черт не шутит! — может быть, и вторая звездочка ему на погон слетит.

Тимоше выдали высокую награду. Генерал не мог нахвалиться своей разведкой: «языка» за «языком» берут!

Ну а потом пленные немцы где-то в разведотделе штаба армии встретились на очной ставке и вывели Тимошу на чистую воду.

С его гимнастерки отвинтили новый орден, а заодно и старый орден с медалями ему улыбнулись, и лейтенантские погоны сорвали, и даже пояс отобрали, когда в трибунал вели. И получил бывший младший лейтенант Тимофей Кныш десять лет заключения, и попал с этим сроком в штрафной батальон.