Капкан на спонсора - [6]

— Это точно, — вынуждена была согласиться я.

— Я ж добра хотела, — вздохнула жалобно Женька. — Ну чего ты…

Я тоже вздохнула:

— Ладно, пойдем пешком. У Дениса я на сегодня отпросилась.

— Слушай, — вдруг вспомнила подружка, — мы рукопись не взяли. Вернемся?

— Ну уж нет! — взвыла я.

— Ладно. Через несколько дней зайду к Ипатову и заберу. Ты подумай, какой мерзавец, я ему к юбилею хвалебную статейку, а он мне такую свинью…

— Может, он правду сказал?

— Как же, правду, — презрительно фыркнула Женька. — Ты эту публику не знаешь… Все как на подбор мнят себя гениями, а сами бездарь на бездаре и бездарем погоняют.

— Мне это совершенно неинтересно, — отрезала я, а Женька вздохнула, сказала «ага» и добавила не без злорадства: — Хрен они теперь в моей газете напечатают хоть строчку, вот провалиться мне на этом месте.

— Ну чего ты? — устыдилась я, взяла ее под руку, и мы не спеша побрели в сторону любимого кафе, чтобы в очередной раз нанести удар по своему бюджету и нарушить клятву не есть сладкого.

Понемногу мы успокоились, и я даже смогла усмотреть в происшедшем положительные стороны, например беготня с рукописью сомнительного качества отменяется и жизнь вновь пойдет своим чередом.

— Я ее в Москву пошлю, — заявила Женька после третьего пирожного.

— Вот только попробуй, — возмутилась я.

— Чего ты? Там на тебя никто орать не будет. А вдруг повезет? Станешь знаменитой. Я к тебе в литературные агенты пойду…

— Отцепись, — сказала я и для большей убедительности погрозила Женьке кулаком. — С литературой покончено, раз и навсегда.

Впоследствии я могла убедиться, какое здравомыслие проявила в ту минуту. Ведь ясно было: предприятие, начавшееся столь паршиво, и в будущем не сулит ничего хорошего, но, если б я только знала, какие беды обрушатся на нас из-за этого дурацкого романа… я б сожгла его собственными руками.

Женька позвонила около шести; была суббота, я устроилась на своем балконе с банкой пива и орешками и намеревалась поработать. В это время года всегда наплыв клиентов, а я собиралась в отпуск и должна была успеть сделать очень много.

Тоном, не терпящим возражений, Женька заявила:

— Я возле картинной галереи. Жду через полчаса. И оденься пооживленней, ну, ты понимаешь… Здесь будет Аполлонский, ты должна произвести впечатление.

— Слушай, — заныла я, — может, не стоит суетиться, может, сунуть этот роман куда подальше и…

— Знаешь, что тебя погубит? Отсутствие характера. Всегда надо идти до конца. Ты мне еще спасибо скажешь. Короче, не волнуй меня и быстро сюда. Жду возле входа, и пооживленнее, пожалуйста, пооживленнее.

— Я вообще-то здесь по работе, — заявила она, как только я оказалась рядом. — Сегодня открытие персональной выставки, и я должна взять интервью, но одно другому не мешает, главное — Аполлонский здесь. — Женька критически оглядела меня с ног до головы, кивнула без особого одобрения и ходко затрусила в галерею.

В огромном зале вдоль левой стены у окна стояли несколько мужчин и женщин. В центре группы находился совершенно лысый молодой мужчина с удивительно красным носом. Жутко шепелявя, он что-то рассказывал, размахивая руками. Я торопливо огляделась и вторично сбилась с шага, а Женька выронила сумку и чертыхнулась. Вышло это довольно громко, на нас обратили внимание.

— А вот и пресса! — воскликнул лысый и широко улыбнулся, а я окончательно растерялась: у него не хватало по меньшей мере десяти передних зубов, еще чудо, что он хоть гласные выговаривал.

— Добрый вечер! — гаркнула Женька и мило раскланялась, кого-то высматривая при этом; как видно, не высмотрела, нахмурилась и осталась недовольной. Лысый продолжал махать руками, Женька делала вид, что слушает, а я пошла взглянуть на картины. Где-то минут через двадцать Женька присоединилась ко мне. — Ну как? — спросила она со вздохом.

— Он псих, — констатировала я.

— Валахов? Само собой. А вот Гавриленко — форменный сумасшедший.

— Кто такой? — насторожилась я.

— Тип, который устроил эту выставку, ну… бабки дал. Нашел кому дать, козел… у нас такая рукопись — Дэшел Хэммет в гробу перевернется, а он деньги на всякую мазню выкидывает. Я всегда твержу этим олухам: помогать надо достойным…

— У людей могут быть свои представления…

— Ага, дурак дурака видит издалека. У меня от этой живописи изжога. Пойдем в буфет, а?

— Невежливо как-то сразу.

— Да брось ты. Все, кто поумнее, давно там.

— Как вам мои картины? — прошепелявили за спиной, и через секунду в поле моего зрения возник лысый. — Только честно, не надо этих комплиментов…

Я вытаращила глаза, пытаясь понять, о чем он. Женька из-за спины лысого делала мне знаки. Пантомиму можно было понять только в одном смысле: пошли его к черту И потопали в буфет.

Я справилась с глазами, вернув их на прежнее место, и с проникновенной улыбкой произнесла:

— Ничего.

— В смысле? — насторожился шепелявый.

— В смысле, бывает хуже. Я имею в виду диагноз.

— Точно-точно, — влезла Женька. — Я тебе вот что скажу, Аркаша, пиши, пиши, а мы смотреть будем и, может, даже купим чего, не домой, конечно, нет. Но есть места, где твои картины выглядели бы просто… восхитительно.

— В психушке, что ли? — скривился Аркаша.