Капитан Весна - [29]

С наступлением темноты люди возвращались домой. Скотина надолго задерживалась у водопойной колоды, а потом расходилась по стойлам. Крестьяне выходили из хлева с полными ведрами пенистого молока. Закрывались деревянные ставни. В очаге потрескивал яркий, разведенный для ужина огонь. Слышался стук тарелок и ложек, приглушенное радио, крики детей. Потом все поглощала ночная тишина. Она как покров расстилалась над селениями и долиной. Иногда лишь замычит корова, залает собака или же послышится громкий разговор. Деревня, казалось, засыпала под журчание воды в источнике и ручьев, сбегающих с гор.

С этой минуты и начиналась незримая жизнь. Несколько раз в неделю партизаны спускались в Вирван. Они пробирались через ельник, буковые рощи и бесшумно, в эспадрильях[8], словно тени, выскользнувшие из мрака, внезапно появлялись в деревне.

Чаще всего они шли к нашему дому и после недолгого отдыха уходили так же незаметно, взвалив на спину мешки с хлебом и овощами. Иногда один или два мула сопровождали их к перевалу. Мужчины шли позади и, когда требовалось подогнать или придержать животных, негромко щелкали языком.

Это шествие теней или призраков продолжалось недолго. Вскоре силуэты скрывались во мраке под покровом деревьев. Необычные шорохи быстро тонули в ночном безмолвии.

По вечерам в нашей кухне происходили интересные встречи. Иногда вокруг стола или возле очага собиралось, кроме членов семьи, пять, а то и десять партизан, и один за другим они рассказывали о своей прежней жизни, о близких и о родных местах, откуда прибыли. Самыми различными путями для них приходили письма, и мы передавали их в партизанский лагерь.

Среди партизан были парижские рабочие и служащие, мастера фаянсовых заводов из окрестностей Лиможа, гароннские крестьяне, виноградари из Лангедокской равнины, даже учителя — жители Бордо или Нормандии, которых война и участие в Сопротивлении заставили скрываться и привели к нам. Испанская группа тоже пополнилась. Помимо молодого Эстебана, с которым я подружился с первого же вечера, в нее входили невозмутимые и неразговорчивые баски, жители Мадрида, каталонцы, темноволосые и кудрявые андалузцы.

Удивительные вечера, объединявшие столько разных людей! Каждый из них приносил сюда свои воспоминания. Каждый оказывался как бы посланцем той или иной области. Житель провинции Бос дивился нашим крошечным нивам, похожим на разноцветные платки, беспорядочно разбросанные по крутым склонам. Другой, южанин из департамента Эро, хвалил море виноградников, среди которых он постоянно жил. Говоря о Тулузе и Бордо, Каркассоне и Лиможе, сравнивали эти города. Потом переходили к Парижу — столице, где довелось побывать лишь немногим. Испанцы говорили об Испании, описывали Кантабрийские горы на севере, этот шахтерский край; области, примыкающие к Атлантическому океану, где пьют сидр и где так хороши леса; знойные андалузские провинции, где разводят гранатовые, апельсиновые деревья, хлопок. Они рассказывали нам, как гражданская война залила кровью их страну и как погибла республика.

— Ах, — горестно восклицал Эстебан, — после нас — вы, после Испании — Франция! Да, это так. Этого следовало ожидать. Войска Гитлера учились воевать на нашей земле, прежде чем напасть на всю Европу…

Он упомянул город, о котором я уже слыхал. Это была Герника, в краю басков, разрушенная варварскими воздушными бомбардировками. Временами наступала тишина. Люди сидели не шевелясь, глубоко задумавшись. В воображении каждого возникал облик невидимой родины, облик, хранимый в сердце и в памяти: далекий дом, мать или невеста, деревня, голубая или изумрудная река.

* * *

К концу июня мы узнали, что готовится важная операция.

Отряд в шестьдесят человек должен был спуститься по соседней долине и подойти с юга к большому селению близ Люшона. Отряд получил приказ отвлечь внимание врага, завязать с ним бой малыми силами, продержаться как можно дольше, а затем отступить в горы по заранее намеченным маршрутам, известным каждой группе.

И, пока продолжается бой с немцами, второй отряд, действуя с севера, прорвется к крупному складу горючего и уничтожит его. Замысел был несложен. Отвлеченный перестрелкой, неприятель ослабит охрану, и тогда склад легко будет атаковать. Понятно, что перед выступлением в поход партизаны много совещались и спорили. Господин Дорен и дядя Сиприен несколько раз поднимались в лагерь.

Приказ, переданный господином Дореном, предписывал не жалеть боеприпасов во время боя, навязанного неприятелю.

— Не смешите меня, — негодовал дядя Сиприен, — «не беречь боеприпасов»! А что у ребят останется? У них и так не густо с патронами. «Не беречь боеприпасов»! Мы ждем, когда же их нам сбросят на парашютах, а их все нет как нет.

Но на карту была поставлена крупная ставка, и приходилось идти на риск.

Мы с Бертраном, конечно, рвались участвовать в этой первой вылазке.

— Ни в коем случае, — возразил господин Дорен. — У каждого свои обязанности. А кроме того, вы еще слишком молоды.

— Наверху есть ребята почти нашего возраста. Мы умеем обращаться с винтовкой. Научились!

— Охотно верю. Но вы нам нужны здесь как связные. В Вирване пока спокойно, но нельзя же терять бдительность! Кто знает? В конце концов враг может понять, что наши тропки ведут в горы и путь в маки идет из Вирвана. Нам неслыханно повезло, что немцы не додумались до этого раньше. Не волнуйтесь, ребята, и глядите в оба!