Капитан Усачев - [9]

Да, это я сам понимал. Они были очень добры ко мне, моряки нашего угольщика. Но доброта эта начинала меня угнетать. Она была мне во вред. Я рвался к людям, а мне говорили: «Стой, Павел, не теряй попусту времени, иди в свою каюту и учись!» Я оставался каждый раз один на один с книгами и… со своими мыслями, тревогами, сомнениями. «Он учится», — говорили ребята и оставляли меня в покое. А мне разве покой тогда был нужен? Я был молод, во мне кипела энергия, а книги — что ж, они ведь не могут заменить живых людей.

Я и сказал тогда Власову с горечью:

«А может, меня жалеть-то и не надо».

«Я тоже так думаю, — охотно согласился со мной Власов, — потому жалеть тебя не буду. Учиться учись, это само собой, но и мне помогать будешь».

Я насторожился, а Власов спокойно продолжал:

«Решили мы назначить тебя агитатором на судне. Человек ты грамотный, в обстановке разбираешься получше других, так что давай принимай дела, как говорится, и с завтрашнего дня на две недели на семинар в политотдел отправляйся. С капитаном согласовано».

«Но я же беспартийный, даже не комсомолец», — пытался возразить я.

«Это не имеет значения. Все придет в свое время».

«А как же…» — начал было я, но Власов прервал меня:

«Вот так же. Понятно? Я знаю, что ты имеешь в виду. Рассусоливать не буду, но скажу, что кандидатуру твою поддержали в политотделе. Остальное будет зависеть от тебя, учти».

И Власов ушел. Я был очень взбудоражен этим разговором. Ведь Власов знал мою прошлую историю — на судне все знали всё друг о друге, — и если он, единственный член партии на судне, пришел ко мне с таким поручением, значит он доверял мне!

Так с легкой руки Власова я стал агитатором и полюбил эту неспокойную работу. Виктор Иванович очень помог мне обрести уверенность в своих силах. Он бывал на всех политинформациях, которые я проводил раз в неделю в столовой команды, и подсказывал мне ответы на трудные вопросы, а иногда отвечал сам. Мне нравилось, что он не пытался «затемнить» суть дела какой-нибудь туманной формулировкой, а отвечал прямо, четко и ясно. За эту-то прямоту и честность и уважали его моряки нашего угольщика.

Усачев умолк ненадолго, словно вспоминая свое прошлое, а потом негромко заговорил вновь:

— Так я проплавал кочегаром на этом угольщике четыре года и успел за это время освоить полный курс судоводительского отделения мореходки. Прошел и практику. Здесь же на судне. После своих кочегарских вахт я поднимался на мостик, стоял на руле и учился обращаться со штурманскими приборами, хотя их и немного было на угольщике.

С Наташей приходилось видеться редко, только во время коротких стоянок в А-ске. А когда нашу базу перевели в Мурманск и мы перестали заходить в А-ск, я совсем было загрустил. Мы писали друг другу письма очень часто. В сущности, я писал ей каждый день. Понимаете, я испытывал потребность рассказать Наташе о прожитом дне, о своих мыслях. Она очень чутко улавливала по письмам мое настроение и старалась приободрить меня. Иногда она ругала меня за хандру, иногда хвалила. Я перечитывал ее письма десятки раз и многие помню почти дословно и сейчас.

А однажды возвратились мы из рейса, подходим к причалу, и я вдруг увидел мою Наташу! Она стояла на берегу и ждала.

«Как ты здесь очутилась?» — спросил я ее, выскочив первым на причал.

Она засмеялась.

«Приехала посмотреть, как ты тут живешь, чем занимаешься».

Я был так взволнован, так обрадован, что не догадался даже пригласить ее на борт судна, и мы так и стояли на причале, держа друг друга за руки.

«Я ведь совсем сюда приехала, Павлик», — тихо сказала Наташа.

«Как… совсем? А институт?»

«Пока подождет. Потом, когда ты станешь штурманом, я продолжу учебу».

Я был потрясен и молча стоял, все крепче и крепче сжимая ее руку. Милая моя девочка! На какой шаг ты решилась! Как ты верила в меня! Однако я не мог принять этой жертвы и пытался уговорить ее вернуться в институт. Но Наташа упорно стояла на своем.

Я провел ее на пароход в каюту и побежал к Власову. Он выслушал меня и сказал:

«В этих делах я тебе не советчик. Но думается мне, учеба от нее не уйдет никуда. Сами решайте свою судьбу. Сами», — жестко повторил он.

Наташа осталась в Мурманске. Мы сняли комнатку в городе и тогда же поженились. На свадьбе у нас был весь экипаж нашего угольщика. Только вахтенные оставались на борту. А через два дня я опять ушел в рейс. Но теперь я шел в рейс и знал, что в порту ждет меня моя Наташа, моя жена и подруга. Это большое дело, когда моряка есть кому ждать на берегу… И я вам скажу, что после приезда Наташи жить мне стало намного проще и легче.

Потом наступил 1953 год. Умер Сталин. Все мы горевали тогда, и горе наше было искренним. «Что теперь с нами будет?» — этот вопрос испуганно задавали себе тогда многие. И я в том числе. Раньше, до его смерти, все казалось таким простым и ясным: он за всех думал, он все знал, все предвидел. Радио и газеты день и ночь твердили нам: «Это наше счастье, что есть у нас Сталин, который ведет нас…» Что ж, мы верили этому тогда…

Говорят, мы жили его именем, с этим именем шли в бой, на смерть. На это можно ответить: по форме — да, было такое, а по существу — нет, мы не именем его жили, а учением Ленина, люди шли на смерть не за Сталина как такового, а за идеи Ленина, за ленинское знамя. Вот чем мы жили и во что верили.