Капитан Сорви-голова. Возвращение - [70]

— Слава нашему Спасителю и Исцелителю Иисусу Христу! — провозгласил, встав, пастор Вейзен и истово перекрестился. Все сидящие в вагоне сделали то же самое. — Теперь он будет спать, — сказал пастор, — долго спать. Из глаз Жорисы снова брызнули слезы. Но это были слезы Веры, Надежды и Благодати. Поезд, между тем, поглощал ночное пространство. Он мчался, как черный огнедышащий дракон, разгоняя окрестное зверье и пугая немногочисленных людей, кое-где еще живущих на полустанках. Леон Фортен зажег прожектор на носу паровоза и почти непрерывно давал гудок, который отражало эхо Драконовых гор. Поезд и горы словно слились в одну стихию. Стали единым целым. Драконовы горы пока держали этого гудящего и грохочущего дракона. Но к утру они отпустят его на волю к океанской бескрайней глади. Так думал Леон Фортен, глядя из окна паровоза в ночную горную даль. Внутри вагона все спали, устав от дневных треволнений. Спал Пиит Логаан, положив под голову свой майорский мундир. Его лицо во сне иногда передергивалось. Наверное, побаливала рана на ноге. Спали, разнотонно похрапывая, Спейч, Строкер и Шейтоф. Спал пастор Вейзен, не выпуская из рук Евангелие. Спала Жориса, как маленькая девочка, свернувшись клубочком неподалеку от Жана и всхлипывая сквозь сон. Спал и сам капитан Сорви-голова. Спал крепким, беспробудным сном. В его отравленном ядом организме происходили неведомые, но благодатные процессы. Яд улетучивался, отступал под натиском исцеляющей силы. Приближалось утро…

Поезд подъезжал к Претории. На каждой станции вагоны пополнялись празднично одетыми пассажирами. В основном это были окрестные фермеры: степенные бородатые отцы семейств, их жены в модных платьях и накидках и дети в добротных костюмчиках и легких пальто. На воздухе прохладно — утро самого последнего майского дня. В Южной Африке наступила зима. Но солнце светит ярко в совершенно безоблачном небе, создавая ощущение праздника. И в самом деле — люди ехали на праздник. В свою столицу, возрожденную заново. Через восемь лет. Тогда, в 1902 году, буры подписали унизительную капитуляцию. Британская военная машина после почти трех лет позорной войны наконец-то сумела раздавить независимость двух республик. Им предоставили " автономию" в рамках колоний. Затем пытались безуспешно ассимилировать, заставляя буров забыть свой родной язык, навязывая везде английский. Но ничего из этой затеи не вышло. Африкандеры, проиграв войну в Трансваале и Оранжевой республике, выиграли ее во всей Южной Африке. Войну без армий и сражений. Войну политических компромиссов и твердого духа бурского национализма, сломившего британский консервативный либерализм. Вся Южная Африка объединилась в Союз. И люди ехали на праздник провозглашения Южно-Африканского Союза. Среди пестрой публики выделялась семья, внешне непохожая на остальных, ехавших в этом поезде. Это были иностранцы и иностранцы очень богатые, судя по дорогим кожаным чемоданам, лежащим на багажной полке. С краю сидел белокурый мальчик лет семи-восьми в морском костюмчике и бескозырке. Сверху на плечи был накинут плащик с меховым воротничком. Мальчик держал в руке игрушечную саблю. Его другую руку придерживала молодая миловидная дама, с лицом, прикрытым полупрозрачной вуалью. На ее голове красовалась шляпа со страусиными перьями. На коленях она держала зонтик в тон своему дорожному замшевому костюму, слегка скрывающему большой круглый живот. Одна ее рука, держащая сына, была обтянута кожаной перчаткой, вторую, обнаженную, сжимал в своей ладони загорелый молодой человек с небольшими светлыми усиками над еще по-юношески припухлыми губами. Но упрямый подбородок и пронзительный взгляд ярко-синих глаз указывали на то, что это уже зрелый, опытный мужчина с твердым и решительным характером. Одет он был тоже в дорожный полувоенный френч и широкополую шляпу с чуть загнутыми полями. В свободной руке он держал трость с набалдашником, изображавшим лошадиную голову. Молодой человек частенько поглядывал на сына и жену. Та отвечала ему нежной улыбкой счастливой женщины. И он еще крепче сжимал ее руку, получал в ответ такое же крепкое рукопожатие.

Показались пригороды Претории. Блокгаузы и другие оборонительные сооружения были давно уже снесены. Пустырь, бывший ранее свалкой, застроен новыми коттеджами. Они были видны чуть в стороне. Воспоминания нахлынули на молодого человека и на его жену. Они возвращались через девять лет в края, где их свела судьба, где к ним пришла любовь, когда вокруг царила смерть. И на ее губительном фоне они еще сильнее почувствовали приход Любви, связавшей их навеки. Он вспомнил, как очнулся в каюте корабля и увидел ее глаза, вспыхнувшие радостью его пробуждения от смертельного сна. Позади просматривались лица двух его друзей, но ее лицо, ее глаза, казалось, заполняли все пространство корабельной каюты. В ее глазах стояли слезы, слезы вновь обретенного счастья. Во время длительного плавания он постепенно возвращался к жизни. Сначала спускался с койки и с помощью друзей медленно ходил по каюте. Затем стал выходить на палубу парохода и даже прогуливался по ней об руку с женой. И, когда на горизонте показались краны Марсельского порта, Жан Грандье почувствовал себя совсем окрепшим. Он сошел на родную землю почти той же бодрой юношеской походкой, которой поднимался на борт парохода, уплывая в далекую Южную Африку почти два года назад. Он вдыхал воздух любимой Франции как живительный нектар, и всю дорогу от Марселя до Парижа был весел и шаловлив, словно мальчишка, к общей радости Жорисы, Леона и Поля. На вокзале П.Л.М. их уже встречали: Марта, Жанна, ее отец Дюшато. Не было только Ластанга, который не сумел приехать из Канады, обремененный заботой об их совместном золотом прииске. Сколько было объятий, слез, поцелуев после столь долгой разлуки. Леон и Поль приехали вовремя. Леон стал отцом белокурой девочки, а Полю Жанна подарила черноволосого сына — точную копию Редона. И он этим сходством очень гордился. А затем в большом уютном доме, перестроенном из виллы Кармен, где поселились все три семьи, стали собираться гости. Звучали рассказы о приключениях в Южной Африке. Рассказчиком был, в основном, Поль Редон, который одновременно писал цикл очерков об англо-бурской войне по впечатлениям очевидца. Он использовал и записи капитана Сорви-голова, сделанные им в тюрьме на Кейптаунском маяке. Но Поль Редон был все же журналист, а не писатель, и однажды, на одном из званых вечеров, Поль познакомил Жана Грандье с человеком средних лет, обладателем роскошных усов: — Луи Анри Буссенар — беллетрист, — представился тот. Жан читал кое-какие его произведения еще будучи учащимся коллежа Сен-Барб и втайне мечтал познакомиться с этим писателем. И вот, наконец, случай представился. Буссенар оказался интересным собеседником, и после нескольких встреч Жан отдал ему свою рукопись.