Капитан Михалис - [146]

Но на какое же дело он идет?! Хоронить одного великана, а другого – уговаривать покориться… Душа заныла. Козмас обернулся к Костандису.

– На-ка закури и расскажи мне что-нибудь про деда, – попросил молодой человек и заложил сигарету за ухо.

– Даже не знаю, что рассказать тебе… Вот мы живем, а старик умирает. Чего только он не ел на своем веку, чего только не пил! Скольких турок перебил, да воздастся ему за это! Ты о нем не горюй, дай Бог всем нам так жизнь свою прожить!.. Счастливый человек! Поднимется, бывало, ко мне в овчарню, принесет убитого по дороге зайца: «А ну-ка изжарь его, Костандис!» И мигом уплетет, все косточки обглодает… Да уж, и поел, и попил всласть, дай Бог ему здравствовать на том свете! А в медовый месяц три кровати сломал. Да-да, не смейся! – Он замолчал, вытер пот с пропыленного лица. – А не слыхал ты, как он на твоей бабке женился?

– Нет, не приходилось. Расскажи!

– Родители никак не хотели ее отдавать за голь перекатную… Они-то зажиточные были хозяева. И потом, он буян первостатейный, во всех восстаниях участвовал. Да и ладно бы только в восстаниях. Из-за каждого пустяка хватался за ружье… Словом, зять им был не по нраву. Дед твой и сватов засылал, и просил игумена из монастыря Господа нашего Иисуса Христа поговорить с ее родителями, но те ни в какую. Тогда Сифакас рассвирепел: «Ну, погодите, вы меня еще узнаете!» Завернул в тряпицу золотое обручальное кольцо, прихватил банку керосина и коробок спичек, сел ночью на коня и прискакал в деревню, где жила твоя покойная бабка. Подъехал к дому и стал поливать его керосином. Родители невесты, почуяв неладное, вскочили с постели и в чем были выбежали во двор. «Ты что удумал, изверг?!» – «Отдайте за меня Леньо, или подожгу дом!» Соседи, испугавшись, что огонь перекинется и на их дома, тоже высыпали на улицу. «Побойся Бога, разбойник!» – «Бог тут ни при чем! Выбирайте: или свадьба, или пожар!» И, вытащив обручальное кольцо, протянул его отцу невесты. «Креста на тебе нет, ведь всю деревню спалишь!» – «А и спалю, если не отдадите за меня Леньо!» Тут люди тоже осерчали: «Да что ж это делается, неужто мы всем миром не найдем управы на этого окаянного? А ну, мужики, берись за ружья!» Бог знает, чем бы дело кончилось, если б не вмешался священник: «Остыньте, прихожане! И ты, Минотис, окстись, чего уперся как баран! Глянь, какой молодец зять у тебя будет!» Крестьяне, кто порассудительней, тоже принялись уговаривать отца. «Ладно, чтоб тебе ни дна, ни покрышки, отдам! Только убирайся сей же час, глаза бы мои на тебя не глядели!» «Уберусь, но вместе с ней!» – стоял на своем капитан Сифакас. Отец, чертыхаясь, пошел за дочерью и вывел ее к жениху. Мать голосила на всю округу. Твой дед нагнулся, втащил Леньо в седло, пришпорил коня и был таков. Односельчане, в том числе и священник, пустились вдогонку и к утру, совсем измученные, добрались до Петрокефало, а жених и невеста к тому времени уж были повенчаны. «А вас кто звал? – крикнул капитан Сифакас крестьянам. – В воскресенье накроем столы, тогда – милости прошу! А теперь убирайтесь!» – Костандис вытащил из-за уха сигарету, чиркнул огнивом. – Вот как настоящие мужчины добывают себе жен.

Они продвигались по глубокому ущелью. На дне его весело бежал по белым камням ручеек.

– Пить хочешь? – спросил Костандис.

– Нет.

– А я напьюсь.

Он лег на камень, опустил бороду и усы в воду и стал лакать из ручья, как истомленный жаждой зверь. Сейчас весь ручей выхлебает, восхищенно подумал Козмас. В душе невольно шевельнулась зависть к этому могучему горцу.

Костандис резко выпрямился, утер бороду, закинул на плечо посох.

– Вот на этом самом камне я порешил кровожадного арнаута[66] Хусейна и поклялся: всякий раз, проходя мимо, буду пить из ручья.

– Один на один? – спросил Козмас (об этом случае, ставшем одной из причин резни в Мегалокастро, он услышал вчера от митрополита).

– Конечно, – отозвался Костандис. – Я долго подкарауливал его здесь после того, как он сжег нашу деревню – ты ее увидишь – и перестрелял стариков и детей.

– И как же ты его порешил?

– Обыкновенно. Взял нож да перерезал собаке горло. А после ушел в горы.

– Значит, ты тоже сражался в горах?

– А то я не критянин?.. Как вспыхнуло восстание, сразу сказал Сифакасу: «Передай овец Харидимосу, он старик, и в отряде от него все равно проку мало. А мне позволь взять ружье вместо посоха». «Бери, Костандис, – согласился хозяин, – и бей их, пока сил хватит. Смотри, не опозорь мои седины!» «Будь спокоен, капитан Сифакас, – говорю. – Только уж не обессудь, в отряд к твоему сыну не пойду, так и знай! Он упрям как осел и никому шагу лишнего ступить не дает. Все сам!» Вот я и пошел к капитану Влахосу. Много турок от моей руки головы сложили… А в прошлое воскресенье позвал меня капитан и говорит: «Возвращайся, Костандис, домой, восстанию конец. Я получил бумагу от митрополита, он велит сложить оружие. Так что пора тебе к своим овцам, капитан Костандис!» «С каких это пор, – спрашиваю, – меня в капитаны произвели?» «Да с нынешнего дня, – отвечает Влахос. – Ты славно дрался и подвиг совершил – убил арнаута Хусейна. За это я даю тебе бумагу, отныне ты капитан. Повесь ее в рамке на стену, пускай дети твои смотрят и радуются!» «А что написано будет в той бумаге?» – спрашиваю. «Что ты храбрый воин и за службу твою после освобождения тебе полагается пенсия». Позвал он писаря, тот долго что-то строчил на бумаге, а после капитан Влахос приложил к ней свою печать.