Капитан гренадерской роты - [18]

А герцог уж прощался.

— Мне пора в собрание, давно пора. Так я могу уехать от вас с надеждою?

— Да, я очень благодарна вам, — проговорила цесаревна, протягивая ему на прощанье руку.

Еще ни разу в жизни не приходилось ей так солгать, как теперь, еще никогда не видала ее в таком раздраженном состоянии Мавра Шепелева, как по отъезде герцога Курляндского.

VI

От Елизаветы Бирон, действительно, отправился в чрезвычайное собрание кабинет-министров, сенаторов и генералитета.

Там все были уж в сборе, хотя многие не знали еще, зачем, собственно, призваны на этот день герцогом.

«Что он будет делать? Каков-то войдет?» — думали иные.

Еще вчера видели его в самом раздраженно состоянии. Он ни от кого не скрывал своего бешенства. Но теперь он вошел с спокойным лицом, любезно раскланялся на все стороны, перекинулся дружескими фразами с некоторыми сановниками и спокойно уселся в свое высокое кресло.

По обеим сторонам его поместились: Остерман, Миних, Черкасский и Бестужев. Несколько поодаль сидел генерал Ушаков, начальник тайной канцелярии.

— А его высочества еще нет? — спросил Бирон.

Но не успели ответить, как дверь растворилась и на пороге залы показалась маленькая, худенькая фигура принца Антона. Он входил с бледным, перепуганным лицом и робко озирался во все стороны.

Когда он получил рано утром приказание явиться в это заседание, то с ним чуть дурно не сделалось. Он знал, что должен будет разыгрывать здесь роль подсудимого, что будет окружен врагами.

Он так трусил, что даже решился было вовсе не отправиться, остаться и лучше уж у себя выслушать приговор.

Анна Леопольдовна едва уговорила его не делать этого: не срамить себя таким малодушием.

Он неловко, то краснея, то бледнея, поклонился собранию: как-то боком сел на оставленное для него место и опустил глаза, не смея ни на кого поднять их, и пуще всего боясь встретиться со взглядом Бирона.

Он чувствовал, что все на него пристально смотрят и еще больше терялся, бледнел и краснел от этого сознания.

На него, действительно, все смотрели, и от него переводили взгляды на лицо регента.

Бирон молчал. Он, очевидно, наслаждался смущением своего противника и хотел подольше потомить его, помучить.

Так прошло около четверти часа. Все молчали, ожидая первого слова регента, и только некоторые передавали друг другу шепотом и сейчас же принимали опять строгий вид и внушительно откашливались.

Среди царствовавшего в зале молчания можно было, однако, расслышать странные, совсем не подходящие к этой минуте звуки. Кто-то по временам стонал, тяжко охал и даже слегка вскрикивал.

Этот кто-то был граф Остерман.

Он весь ушел в свое кресло, так что из-за стола было видно одно только его бледное, толстое лицо, да и то нижняя часть этого лица, так как верхнюю прикрывал зеленый зонтик.

Великий Остерман, — неизменная, живая душа государственного управления, в последние годы объявил себя безнадежно и тяжко больным. По целым месяцам он сидел в своем кабинете, и когда ему необходимо было появиться на каком-нибудь чрезвычайном и важном заседании, то его туда переносили, и он, с первой и до последней минуты, обыкновенно, стонал и охал, не снимал со своих глаз зеленого зонтика.

Многие внимательные и насмешливые люди того времени говорили, что этот зонтик очень удобная штука. Из-под него можно гораздо лучше и безопаснее наблюдать окружающих, а самому не поддаваться никаким наблюдениям.

Этот таинственный зонтик, эта вечная агония, издавна служили Остерману верную службу.

Стеная и охая, и представляя из себя жалкую карикатуру, он обделывал смелые, большие дела, достигал своих хитро-задуманных целей, а в опасные минуты стушевывался и скрывался, и никто ничего не спрашивал с больного, умирающего человека.

Теперь он стонал и кряхтел с особенным удовольствием и даже не замечал действительной мучительной ломоты в ногах. Он знал, что заседание будет интересно, что принц Антон должен сыграть комическую сцену, а Андрей Иваныч очень любил комические сцены, если сам не мог быть в них безопасным зрителем.

— Ох, — простонал он, обращаясь к сидевшему рядом с ним фельдмаршалу Миниху, — плохо я вижу, но, мне кажется, что его высочество принц сегодня дурно себя чувствует. У него такое слабое здоровье, вы, граф, плохо укрепили его в ваших походах.

Миних ничего не ответил. Он давно уже пристально глядел на принца Антона и думал.

Он думал о том, что если бы бедный принц знал его теперешние мысли, то, может быть, несколько бы ободрился и не глядел таким испуганным зверьком, не дрожал бы так под взглядом Бирона. Но он ни звуком, ни взглядом не ободрил принца.

На его старом, сухом, красивом лице никто не мог прочесть его мыслей.

Наконец, Бирон прервал тяжелое, долгое молчание.

— Господа кабинет-министры, сенаторы, генералы, — обратился он к собранию на своем ломаном невозможном русском языке, — мы просили вас собраться для того, чтобы выяснить одно очень важное дело. Но, прежде всего, нужно кое с чем вас познакомить. Генерал, — обратился он к Ушакову, — прочтите показания, сделанные в тайной канцелярии.

Страшный генерал Ушаков, сидевший до тех пор неподвижно, пошевелился на своем месте, откашлянулся и развернул лежавшие перед ним бумаги.