Капитан госбезопасности. Ленинград-39 - [8]

Через тягу Паша стал прихлебывать «Жигулевское», от скуки прислушиваясь к разговорам за соседними бочками. Как обычно, пуще всех усердствовал Викентьич, заводила крикливых политдиспутов над пустыми «толстухами». Бравый старик Викентьич из завсегдатаев «точки» был самый главный завсегдатай. Его и так без разговоров пускали вне очереди, но тем не менее он всегда сопровождал подход «за законной» ударами в грудь и громогласным провозглашением: «Я Юденича гонял, мать вашу! Всю мировую провоевал, потом всю Гражданскую! Имею право!» Никто не спорил, хотя среди мужиков постарше нашлось бы немало тех, кто повоевал в Гражданскую. Этим не удивишь. У самого Павла отец, токарь с Путиловского, погиб в первые революционные дни, когда ушел бить генерала Краснова. Но что факт – и это уважали на «точке» – Викентьич ни одного дня не пропускал, после работы – строго сюда. А работал он слесарем на кроватной фабрике, что во Флюговом переулке[14].

Сегодня стихийным политдиспутом били по Финляндии.

– …А главой правительства станет Куусинен, – что-то объяснял Викентьич.

– Не поддержат, – выразил сомнение незнакомый Паше парень, несмотря на наползающую вечернюю прохладу не мерзнущий в одном пиджаке и водолазке, и утопил губы в пивной пене.

– Да что ты понимаешь! Молодой! Тебе пиво-то пить можно?! Иди в «Молокосоюз», там еще кефир остался. Где ты был, где воевал, а?! А я Антанту вот этим кулаком глушил! – И Викентьич опустил жилистый кулак на дубовый бочечный круг. На свободный от всего круг. Пивные кружки, как только заговорили о политике, предусмотрительно взяли в руки или переставили на другие бочки, те, что подальше от Викентьича. – Не поддержат, ишь ты! Они, финны, только и ждут, когда найдется вождь ихнему пролетариату. Чтобы свергнуть!

– Чего-то долго ждут, – буркнул парень, заметно обидевшийся на кефир. И посмел добавить: – Я эту «Финскую народную армию» видел на проспекте Двадцать пятого октября, маршировали к Адмиралтейству. Несерьезно выглядят, одежка какая-то оранжевая. И мало их.

Все, кто стоял вокруг, и Паша издали перевели взгляды на бочку, на которую, по их мнению, должен был обрушиться кулак, но Викентьич заговорил вдруг очень миролюбиво, ласковым стариковским голосом, каким по вечерам калякают с любимыми внуками.

– Нынешнее финские заправилы, паренек, они ж не дурнее нас с тобой, понимают, что к чему. Народ Антантой запугали, дескать, чуть что французы с англичанами введут войска и всех бунтарей к стенке. Финские верховоды давно предложили себя Антанте, а Антанта давай на радостях обхаживать финнов, как ту девку. Им же интересно подобраться к Советскому Союзу, в двух шагах – в двух шагах, так твою! – Викентьич в сердцах хлопнул себя по ляжке, – от нас встать! От Ленинграда! От важнейшего города! Нельзя допустить! Особенно англичане усердствуют. Ох, не люблю их. Интервенты. В Гражданскую…

Разговаривающих заглушил паровозный гудок.

– Закурить не будет?

Куртка «москвичка», к ней прицеплен осоавиахимовский значок, кепка с резиновым козырьком, а под ней борода. Павел молча вытащил из кармана пачку «Стрелы» и протянул мужику.

Закурив дареную папиросу, мужик бросил на бочку между своей и Пашиной кружками мешочек, похожий на кисет, развязал веревочку, стягивавшую горловину, расширил отверстие, чтобы удобней было доставать сухари. Крупные, ржаные, с белыми вкраплениями соли.

– На вот! От нашего столика вашему.

– А чего, сухаревичи – это дело, – Павел потянулся к угощению. Мешочек лежал на обрывке афиши с прилипшей к ней чешуей (кто-то до них тоже закусывал с этой бочки, судя по всему – воблой), лежал на синих буквах «Ло» и на еще менее понятных обрывках слов. Но Паша мог воспроизвести текст дословно, не только потому, что афиша с неделю висела на тумбе, которая стоит на трамвайной остановке и двести раз была им прочитана. А еще и потому, что афиша звала на матч ленинградского «Локомотива» с московским ЦДКА и Паша на него ходил. Наши, кривоногие, чтоб им пусто было, проиграли ноль-два.

«Сухаревичи» пришлись кстати. В отличие от «Голубого Дуная» здесь продавали только пиво, не было ни водки, ни бутербродов с килькой или с яйцом, даже бутербродов с крабами и тех не было.

– А хорошо тут. – Бородатый, неторопливо, как танк башню, поворачивая голову, обвел взглядом окрестности: насыпь, железнодорожный мост, по которому проползал как раз пригородный «паровик», взбегающий по холму парк Лесотехнической академии, чья желто-красная листва срывалась в последний полет при каждом дуновении ноябрьского ветра, недавно отстроенные дома по ту сторону Лесного, бренчащий трамвай с неизменной пацанвой на «колбасе»[15].

– Сам-то редко тут бываю, – признался хозяин сухариков, проведя ладонью по не длинной, но густой, черной бороде. – Вот сегодня приехал в гости к одной, а ее дома нет. Дай-ка, думаю, с горя пивка дерну.

– А-а… Все они такие, я тебе скажу, – и Паша зло сплюнул на землю, покрытую жухлой травой.

По улице процокали копыта конного патруля, просигналил выезжающий из-под моста грузовик. Викентьич кричал обступившим его мужикам, что Лига Наций продаст, потому как буржуйские прихвостни.