Капитан госбезопасности. Ленинград-39 - [55]

Навроцкий ничего не слышал кроме рева двигателя, лязга движущегося железа и раздражающего стука над головой – что-то там было не закреплено и болталось. В смотровом отверстии тянулась цепочка фонарей, лента асфальта, иногда, когда в обзор попадал тротуар, можно было видеть идущих людей. «Жаль, не поглядеть на их физиономии и не заглянуть в их мыслишки, – подумалось графу Навроцкому. – А в центре будет повеселее». Хотя, понял он, подходит пора закрываться, опускать крышку смотрового люка, пора наглухо закупоривать себя в движущемся металлическом ящике. Нет, никто не выкатывал орудия на прямую наводку, не бежал со связкой гранат наперевес, и разведчик был уверен – еще не скоро красные оправятся от потрясения и попробуют что-то предпринять. И предпринять-то им особо нечего – в танке главный танковый конструктор, надежда страны, надежда Сталина. Так что, кто решится подбивать танк без приказа от самого вождя народов?

Нет, все так. И воздух, заносимый встречным ветром в смотровой люк, приятно обдувает, разгоняет запах машинного масла и солярки. Но что-то подсказывало Навроцкому, что дальше ехать с открытым забралом не стоит, где-то в подкорке пискнул сигнал тревоги. Да, надо уже переходить на прибор наблюдения, сказал себе с сожалением Навроцкий.

Командир рассматривал танк сбоку, а инженер объяснял ему, как можно проникнуть внутрь машины.

– Башенный люк, люк стрелка-радиста – они точно заперты сейчас. Эвакуационный люк, он снизу, на днище. Люк для демонтажа пушки, он сзади на башне, но закрыт, иначе бы крышка болталась.

Капитан Шепелев отдал приказ шоферу:

– Обгоняйте его, Егор. Взглянем на него спереди. Продолжайте, инженер.

– Сверху на башне имеется люк для закладки боеприпасов. Вот его этот псих, этот шпион мог и не проверить. Но мы сами его, наверное, закрыли. Вернее, не открывали…

Навроцкого позабавил лихач, обскакавший на «эмке» его танк и какое-то время храбро удерживавший автомобиль метрах в двадцати впереди. К заднему стеклу прилипло чье-то лицо. «Что, не часто доводится видеть танки на улицах? – вступил Навроцкий в заочный, безответный и безмолвный диалог с любопытным. – Запоминай, восторгайся, зарисовывай в мозгу. Сегодня будешь расписывать друзьям по работе, а те будут украдкой перемигиваться, ну и заливает наш «такойтович». А жена вечером охнет, побелев, опустится на край кровати, а, когда придет в себя, устроит тебе скандал, мол, а ты о детях подумал, гад!»

Лихач поднял графу настроение.

Егору было страшно. И стыдно от того, что не может управиться со страхом. Но чем отгонишь видение гусениц, утюжащих его хрупкую машину? Егор почти не смотрел на дорогу впереди, он почти не отрывался от зеркала заднего вида, которое, целиком не вмещаясь, заполнял собой танк. Кинет взгляд в лобовое стекло и вновь – к зеркалу, которое беспрерывно поправлял, просовывая руку в окошко. И каждые десять секунд оборачивался. А еще Егор вслушивался в мотор, как врач вслушивается в легочные хрипы, приставив к груди стетоскоп. Малейший сбой, стоит мотору чихнуть и Егор – он готов к этому нервами и мышцами – выкручивает руль до отказа вправо. Пусть «эмка» вылетит на тротуар, путь будет что будет – только не под гусеницы. «Чего ж командир медлит, сколько ж можно!» Егор позвоночником чувствовал эти тонны стали, наползающие сзади и управляемые безжалостным врагом. Но стыд не позволял шоферу добавить скорость.

– Вот видите, о чем я говорил, – говорил инженера. – Как бы между фарой и смотровым люком, но выше, на уровне подножия башни. Как бы прыщ на броне. Вот это и есть прибор наблюдения…

– Мне все понятно, – командир тоже чувствовал себя неуютно, в этом преследовании ревущей за спиной горой брони было что-то от ночных кошмаров. – Егор, возвращайтесь в хвост.

Услышав командирские слова, шофер испытал не радость, не освобождение, нет, он испытал минутное вознесение к небесам. И даже инженер не смог сдержать вздоха облегчения, когда они ушли из-под танка. Ему тоже было не по себе, хотя он повидал «кэвэшку» во всех видах и снаружи, и изнутри, но над собой, когда она в руках спятившего безжалостного мерзавца – никогда…

Конструктор один за другим перебирал в голове планы, как ему остановить сумасшедшего «майора». «Майор госбезопасности, то есть, перекладывая на армейские звания, комбриг, – с горечью подумал Котин. – Как мы попались на его звание, оно враз отбило осторожность и здравомыслие. Майор и подпись Жданова – этого оказалось достаточно, чтобы мы перестали соображать и только подчинялись».

Котин чувствовал себя готовым пойти даже на убийство. Иначе будут гибнуть другие люди. Но как это сделать? Чем убить? Ногами? При том, что в танке не развернуться. Но почему же ничего не происходит? Где армия, почему никто не пытается что-либо сделать? Нет, все-таки еще времени прошло недостаточно, успокоил он себя. Это тебе, конструктор, кажется, что миновала целая эпоха…

На заднем сидении лежала серая груда одежды – сброшенные плащ и пиджак. А на лобовом стекле вырос цветок трещин, после того как командир обрушил на него рукоять пистолета ТТ. Шоферское лицо скривилось, будто это ему влепили куда-нибудь в область живота.