Капитан Быстрова - [70]

Вскоре машина остановилась у невзрачного дома на узкой полуразрушенной улице на окраине города.

Простившись с Головиным и Станицыным и пообещав после беседы немедленно явиться к генералу, Наташа и полковник прошли мимо часового.

47

Утро было ясное, тихое, теплое.

Надев военную форму, привезенную сияющей Настенькой, Наташа отправилась в дивизионный медсанбат.

В безлюдном переулке, где чудом уцелело трехэтажное здание школы, в котором разместился медсанбат, стояла тишина.

Входная дверь медсанбата была заперта. На осторожный стук Наташи никто не отозвался. Здание казалось необитаемым.

Летчица постучала еще раз. В глубине вестибюля появилась пожилая женщина в халате и, открыв дверь, выглянула наружу.

— Мне к дежурному врачу, — сказала Наташа.

Женщина пояснила:

— У нас вход со двора…

— Извините, я не знала. Как туда пройти?

— Да уж входите отсюда. Пойду доложу, а вы здесь подождите… Как сказать?

— Я от генерала Головина. Кто дежурный врач?

— Грузин. Фамилию никак не упомню…

— Бокерия?

— Вот-вот! — обрадовалась санитарка. — Бокерия!

— Скажите ему, что пришла капитан Быстрова. Он знает…

Женщина засеменила по кафельному полу коридора, пришлепывая подошвами туфель без задников.

Через минуту в глубине коридора послышались чьи-то торопливые шаги, и почти тотчас же Наташа увидела доктора Бокерия. Стараясь не шуметь, он шел на цыпочках и для устойчивости неуклюже балансировал разведенными в стороны руками. Лицо его сияло от радости, что крайне удивило Быстрову.

— Родная моя! — услышала она его сдержанный шепот. — Жива! Здорова! Слышал обо всем!

Бокерия повел Наташу в кабинет, дружески пожимая сильной рукой ее пальцы. Вид летчицы ему не понравился. Она сильно изменилась со времени их последней встречи.

Усадив Наташу в мягкое кресло, Бокерия еще раз внимательно посмотрел на ее покрасневшие от бессонницы глаза:

— Не спали сегодня?

— Нет еще, не успела, — ответила Наташа, думая совсем о другом.

Она не могла понять, почему медлит доктор и ничего не говорит о Тенгизе. Это пугало ее.

— Вы очень осунулись, побледнели.

— Шакро Отарович! — с упреком взглянула на него Быстрова. — Обо мне ли нужно сейчас говорить?

— Простите… Конечно, конечно… Вернувшись «из дальних странствий», вы в первую очередь хотите узнать о его здоровье…

— Разумеется, — ответила Наташа, и голос ее дрогнул.

— Ранение незначительное… Задет мускул на левом боку. Ушибы были серьезные. Одно ребро имеет трещину.

Наташа взглянула на доктора:

— О ком вы говорите?

— О Николае Николаевиче, конечно, — ответил доктор и недоумевающе посмотрел на Быстрову. — О полковнике Смирнове. Вы не волнуйтесь, состояние его здоровья не вызывает опасений и через месяц-полтора он будет в строю. Его даже решено не эвакуировать…

Глаза Наташи потухли. Очевидно, Тенгиз умер, и доктор, щадя ее, молчит.

— Хотите его повидать? Вы сами убедитесь, что полковник выглядит молодцом…

— Ах, не то, доктор! — страдальчески произнесла Наташа. — К нему я зайду… Но вы скрываете от меня самое важное… Вы, наверно, щадите меня? Скажите же наконец! Скажите правду!

— Какую?! — воскликнул растерявшийся Бокерия.

— К вам… — Она оборвала себя на полуслове, подумав, что Тенгиза, может быть, и не привозили сюда.

— Что — «к вам»? Говорите… Я слушаю…

— На рассвете к вам, — начала Наташа, чеканя каждое слово и глядя доктору прямо в глаза, — с предписанием Головина привезли тяжело раненного партизана.

— Да, да! Верно! — спохватился доктор. — Вот оно, предписание, лежит у меня на столе под стеклом. Так удачно: прямо в операционную, под нож главного хирурга… Он к тому времени закончил срочную операцию и не успел уйти…

— Вы не были на операции?

— Нет. Я дежурю сегодня…

— И вы не знаете, кто этот человек?

Наташе предстояло сказать доктору о Тенгизе. Это сообщение принесет ему радость и горе: радость человека, нашедшего родного брата, и горе — от того, что брат на грани жизни и смерти.

— Кроме предписания Головина, никаких других сведений у меня нет.

— Ведь это… Тенгиз!

Бокерия замер:

— Наташа! Нет… после… Идите к Смирнову. Второй этаж, палата тридцать два… Он там один… — И доктор стремительно выбежал из кабинета.

48

Прошло более двух недель.

Доктор Бокерия так и не решился сообщить родным о Тенгизе, который первые дни после операции находился на грани жизни и смерти. Шакро Отарович был тверд в своем намерении: если брат умрет, ничего не говорить родным, чтобы не вносить нового горя в их жизнь. Он собирался написать обо всем только в том случае, если минует кризис и Тенгиз начнет поправляться.

Несколько запоздавшая, но отлично сделанная операция, лечебные средства, образцовый уход и здоровый молодой организм раненого наконец победили смерть.

Слабый, до неузнаваемости похудевший, молчаливый и страдающий, Тенгиз лежал в одной палате со Смирновым. Доктор не без цели устроил их вместе. Тенгиз пока не мог ни разговаривать, ни читать. Ему запрещали и то и другое, И Смирнов, культурный и общительный человек, скрашивал существование молодого Бокерия.

Говорить — даже немного — полковник ему не позволял, и все же Тенгиз произносил иногда несколько слов в день.

За раскрытыми окнами небольшой светлой палаты зеленели молодые клены, шелестели беспокойной листвой при малейшем дуновении ветерка. Целыми днями назойливо чирикали неугомонные воробьи. А вечерами синее небо беспрестанно чертили черные серпы быстрокрылых стрижей, летавших перед зарей шумливыми стайками. Они носились наперегонки, пронизывая синий простор веселым свистом.