Капитан Бифхарт - [168]

Его положение — по крайней мере, в географическом смысле — выглядит идиллией. В 1994 г. он описал его Бену Томпсону как «раскрашенную птичью клетку над зазубренным океаном с милыми стволами красного дерева и мириадом падающих дождевых капель». Он признал, что дом небольшой, но «черепахе для жизни нужен всего лишь панцирь».[403] Он также утверждает, что это помогло ему сократить употребление соли, потому что теперь он может просто осмотически её впитывать.

Ван Влит изо всех сил противостоит той точке зрения, что он якобы отрезан от мира. Тот факт, что теперь ему кажется, что он забрался в мир гораздо глубже, чем когда-либо раньше — это ясный пример важности, которую он придаёт естественному окружению, которое, по его мнению, гораздо выше городских пейзажей, кишащих людьми. Он сказал Томпсону, что он «отрезан как раз достаточно для того, чтобы чувствовать себя хорошо скроенным.»[404] В следующем году он так объяснил своё уединение Джону Роджерсу: «Просто я не люблю выходить, когда могу рисовать. А когда я рисую, то не люблю, чтобы рядом кто-то находился. Вот и всё.»[405]

Каково бы ни было состояние его здоровья, творческий поток в его одержимом взаимоотношении с живописью не ослабевает. Похоже на то, что его философию можно свести к нескольким словам: «Я рисую, следовательно, я существую.» Он утверждает, что тут у него нет выбора. Акт рисования, выворачивания самого себя наизнанку — это борьба, в результате которой он с трудом завоёвывает новую территорию, и эту территорию ему не хочется делить ни с кем, кроме своей жены Джен. Максимизация времени, отдаваемого кистям, краскам и холстам, до сих пор приводит к бессонным ночам, хотя он признавался, что делает уступки возрасту — ест и больше спит: «Обычно перед тем, как идти спать, я успеваю увидеть, как солнце и луна сменяют друг друга на небе три или четыре раза. Я всё же дошёл до этой точки [когда сон стал необходимостью]. Но я борюсь с этим.»[406]>

«Я рисовал четыре дня подряд», — сказал он Джону Йо в 1991-м. «За последние пару дней я закончил две картины. Я победил. Я в самом деле сделал то, что мне нравится. И это необычно. Мне не нужно [сна]. Я питался испарениями — или умирал от них. Но пока этим занимаешься, это очень весело.»[407]

В 1993 г. бывший участник Волшебного Ансамбля и давний друг Ван Влита Брюс Фаулер так резюмировал его тогдашний стиль жизни. Из интервью Элейн Шеперд: «Мне кажется, что в этот момент в жизни Дона ему больше всего нравится просто жить в своём доме, из которого открывается приятный вид на природу, иметь возможность просто заниматься творчеством, не быть обязанным много общаться с публикой и иметь частную жизнь. Я уверен, что ему больше нравится быть художником. Многие люди спрашивают меня: «Будет ли Дон опять заниматься музыкой?» Я отвечаю: «Идите посмотрите его картины.» Он никуда не делся, он и сейчас творит.»[408]>

Его жизнь сделала полный круг от тех дней, когда он ребёнком запирался в своей комнате, чтобы создавать своё собственное пространство, своё чистое место. Конечно, такие мнения могут показаться фантастическими, однако сейчас он наконец имеет то «отсутствие людей», которого желает, и его художественная деятельность представляет собой законченный солипсизм. Теперь он может зайти в себя, в свой собственный творческий источник, так далеко, как пожелает. По крайней мере, будем надеяться, что дело обстоит именно так — ведь это весьма зловещий знак, что на его выставках уже много лет не появляется новых работ.

В середине 70-х Ван Влит описывал прибрежное расположение своего наёмного жилья в Тринидад-Бей, восхищаясь китами, плавающими в его «рыбном пруду». «Они поют, а я играю им на дудке», — говорил он Вивьен Голдман.[409] Почти через двадцать лет, в конце радиоинтервью 1993 г., он рассказал Ко Де Клоту о китах, которых он может видеть в заливе. Его голос звучал устало, но он был явно тронут, описывая группу из тридцати китов, которая как-то раз на Пасху приплыла туда, и заключил так: «Они там размножаются, эти киты. Если повезёт, я могу выглянуть из окна и увидеть их фонтаны. Они чудесны.»[410] Может быть, в перерыве между рисунками он достаёт из футляра свой сопрано-саксофон и выдувает через море поток нот, чтобы поздороваться, чтобы дать им знать, что он всё ещё здесь.