Капитализму в России не бывать! - [51]

Сталин, как уже говорилось, с юности отвергал возможность товарного производства при социализме и очень настороженно относился к проектам создания политической экономии социализма. Но экономическая теория была нужна стране. А новую теорию можно было создать, лишь осознав, что Россия — иная цивилизация, чем капиталистический Запад, её не знал Маркс, который только начал исследование азиатского способа производства. Он к концу жизни всерьёз занялся изучение российской действительности и, составляя варианты ответа на письмо Веры Засулич, пришёл, в частности, к выводу, что русская крестьянская община при определённых условиях может стать исходным пунктом движения к социализму.

Эти мысли Маркса вряд ли могли помочь Сталину. Той общины, о которой писал основоположник научного коммунизма, в СССР уже не существовало, а колхозы и совхозы в схему Маркса явно не вписывались. Сталин знал, что товарное производство, развиваясь, неизбежно порождает капитализм.

С одной стороны, в советском хозяйстве товарного производства не должно быть, а с другой — в нём есть деньги и денежное обращение. Как же примирить эти два явления?

Ещё сложнее было объяснить, в каком же обществе живут советские люди.

Марксистская теория которая рассматривала социализм как первую фазу коммунизма, как период перехода от капитализма к коммунизму. Но вот в 1936 году Сталин провозгласил, что социализм в СССР в основном построен. Я уж не говорю о том, с каким недоумением был встречен этот тезис теми коммунистами и беспартийными, кто знал, сколь неустроенной ещё остаётся жизнь на громадных пространствах страны, хоть немного отдалённых от столицы. Действительно, трудно совместить представление о социализме с деревенскими избами, освещаемыми по вечерам лучиной, с тараканами в них и бездорожьем. Главный парадокс заключался в том, что период перехода от капитализма к коммунизму закончился, а коммунизм не только не наступил, но даже и не показался на горизонте. В 1939 году на XVIIIсъезде партии Сталин объявил, что в СССР начато строительство коммунистического общества, но в последующие годы реального движения к коммунизму не наблюдалось. Страна вступила в полосу неопределённости, напоминавшую день «мартобря» из «Записок сумасшедшего» Гоголя. И капитализма нет — он давно свергнут, и социализма нет — период перехода к коммунизму давно закончился, и коммунизма нет — он ещё не наступил и неизвестно когда наступит.

Далее, по теории марксизма-ленинизма на весь период строительства коммунизма должна существовать диктатура пролетариата. Но Сталин разъяснил, что пролетариат — это класс рабочих, лишённый средств производства и эксплуатируемый капиталистами. В СССР рабочий класс уже давно перестал быть таким угнетённым пролетариатом. И колхозное крестьянство уже перестало быть последним буржуазным классом: кулачество было ликвидировано, в рамках колхоза потеряло смысл и деление крестьян на бедняков и середняков. Новая интеллигенция, в основном представлявшая собой выходцев из рабочих и крестьян, казалось, активно включилась в социалистическое строительство. Кто же в этом новом обществе диктатор, ведущий класс, и кого он ведёт?

Наконец, с упразднением частной собственности все средства производства перешли в собственность народа. Но как может народ чувствовать её своею, если на деле ею от его имени распоряжается прослойка ответственных товарищей, именуемая номенклатурой? И хотя Сталин с ненавистью говорил о «проклятой элите», эта элита существовала, и он вынужден был идти на уступки ей во всё больших масштабах. Мощь страны росла, росли и привилегии номенклатуры, а жизненный уровень рядовых тружеников повышался гораздо медленнее.

В 30-е годы советские люди в массе своей ещё плохо питались, испытывали нужду в добротной одежде и обуви, в городах ощущался острейший жилищный кризис (я рос в Москве в семейном рабочем общежитии, в нашей комнате площадью 17 квадратных метров проживали 11 человек). В конце 30-х годов, в предвидении войны, стране нужно было создать стратегические запасы продовольствия, снабжение почти всех городов было сильно урезано, люди часами стояли в очередях за хлебом, и иногда им хлеба не доставалось (недавно была издана книга писем трудящихся руководителям партии и государства с жалобами на эти перебои). После войны во многих регионах страны был голод и случаи голодной смерти. Моя мать в 1947 году кормила семью супом из лебеды, в который подмешивала немного муки (несмотря на это, СССР отправлял эшелоны с продовольствием в Чехословакию и в другие «братские» страны). И у людей возникало ощущение, что на место уничтоженной эксплуатации человека человеком приходит эксплуатация человека государством, от чего в самом большом выигрыше остаётся номенклатура. Только с конца 40-х — начала 50-х годов рядовые советские люди могли хотя бы есть досыта.

Конечно, в действительности общенародная собственность, как уже отмечалось, приносила неплохой дивиденд каждому гражданину в виде бесплатного образования и здравоохранения, низких цен на важнейшие продукты питания, почти символической квартирной платы и пр., но всё это осознавалось потом, особенно когда мы всего этого лишились. А в то время разговоры о том, что номенклатура превращается в прослойку новых эксплуататоров, велись почти открыто, во всяком случае, в рабочей среде, среди которой я рос. Не удивительно, что трудовой энтузиазм, присущий годам индустриализации (и вновь поднявшийся в годы войны — уже когда возникла угроза гибели страны), сменялся растущим «пофигизмом».