Капиталистическое отчуждение труда и кризис современной цивилизации - [15]

Историк литературы Ф. Моретти видит в труде новый тип легитимации власти буржуа в период утверждения капитализма, одновременно отмечая демагогичность этой легитимации, ее подчиненность стремлению к прибыли любой ценой. Приводя пример Робинзона, он пишет: «Работать на себя как на другого: именно так и существует Робинзон. Одна его часть становится плотником, горшечником или пекарем и неделями над чем-то трудится, а затем появляется Робинзон-господин и указывает на изъяны плодов этого труда. Потом цикл повторяется заново. А повторяется он потому, что работа стала новым принципом легитимации социальной власти. Когда в конце романа Робинзон Крузо оказывается “владельцем состояния ‹…› почти в пять тысяч фунтов стерлингов” и всего остального имущества, его двадцать восемь лет непрерывного тяжелого труда нужны для того, чтобы оправдать его богатство. В реальности эти вещи никак друг с другом не связаны: он разбогател благодаря эксплуатации безымянных рабов на его бразильской плантации, тогда как его собственный одинокий труд не принес ему ни единого фунта» [92, 49]. Кстати, данный пример показывает, что стремления к быстрому спекулятивному обогащению и к планомерной наживе совсем не противоречили друг другу.

В занимающей полупериферийное положение в рамках капиталистической миросистемы России ситуация была еще иррациональнее. Ссылающийся на Ф. М. Достоевского Ф. Моретти пишет: «…жадность старухи-процентщицы Алены Ивановны, безжалостная тирада студента об ее убийстве, попрошайничество пьяного Мармеладова, бессловесное проституирование Сони, его отголосок в решении Дуни (“Для милого, для обожаемого человека [себя] продаст!”) и даже “лектор всемирной истории”, подделывавший билеты займа с лотереей, – все это и многое другое указывает на то, что деньги способны лишь породить гиперболизированные искажения современного экономического положения. На Западе деньги, как правило, упрощают дело, здесь они его осложняют. Их кругом слишком мало – и они слишком дороги. Вместо западноевропейской процентной ставки, низкой и стабильной, эхом по всем страницам Достоевского отдаются слова старухи-процентщицы, сказанные Раскольникову: “Вот-с, батюшка: коли по гривне в месяц с рубля, так за полтора рубля причтется с вас пятнадцать копеек, за месяц вперед-с”» [92, 227].

Дальнейшее развитие тематики отчуждения применительно к различным странам, на наш взгляд, можно связать с наметившимся синтезом марксизма и мир-системного анализа. Здесь отчуждение имеет уже не только классовое, но и историко-географическое измерение. Б. Ю. Кагарлицкий, говоря о веберовской идее протестантской этики, отмечает: «Практическое накопление капитала в XVI и начале XVII века отнюдь не было подчинено логике рационального инвестирования, не было оно связано и с производством. Рациональное начало, столь высоко оцениваемое Вебером, проявлялось скорее в правильной и деловой организации грабежа…»[53, 230]. По его мнению, протестантизм, конечно, оказал идеологическое воздействие на развитие капитализма, но там, где уже назревала буржуазная революция. Государство превращало протестантизм в официальную идеологию преобразований. Важную роль протестантизм сыграл в распространении грамотности и стандартизации языка, подготавливающем другие стандартизации, необходимые для формирования единого внутреннего рынка и национального государства [53, 231–237].

Что касается Северной Америки, то ее специфическое положение в колониальный период, по мысли Б. Ю. Кагарлицкого, объяснялось тем, что британское правительство не очень интересовалось своими североамериканскими колониями, отдавая предпочтение тропическим и субтропическим странам. Плантаторские колонии Юга развивались в большей зависимости от английского капитализма и были, с точки зрения британской буржуазии, более успешными. Но рост аболиционистских настроений в Англии, наложившись на стремление британского правительства ограничить экспансию североамериканских колонистов на запад, привел к возникновению в Северной Америке широкого антианглийского блока, включавшего как плантаторов Юга, так и фермеров Севера [53, 485–493]. Позднее, правда, возник неизбежный конфликт между плантаторской элитой Юга и буржуазией Севера: «Правящие классы Юга объективно стремились к тому, чтобы превратить США в периферийную империю, подобную крепостнической России. Но буржуазное развитие Севера находилось с данной перспективой в явном противоречии. Дело не в том, что Юг отставал, а в том, что его ресурсы использовались напрямую для развития мировой экономики, и в первую очередь для английской промышленности, вместо того чтобы обслуживать индустриализацию Севера» [53, 539]. Здесь мы видим, что развитие капитализма, а вместе с ним и отчуждения (капиталистического и рабовладельческого), оказывается напрямую связано с местом региона в мировой капиталистической системе. Конечно, размежевание Севера и Юга шло постепенно. Как отмечает американский историк Г. Зинн, еще в 1810 году на Севере 30 тыс. чернокожих оставались рабами [41, 115].

В чем причины быстрого буржуазного развития Севера? На наш взгляд, их следует искать не только в относительной независимости от страны-гегемона капиталистической миросистемы (то есть Англии), в огромных колонизационных возможностях нового континента, но и в более низком уровне отчуждения труда (в связи с возможностью народной колонизации новых территорий), приводившем как к поиску более дешевой рабочей силы в лице рабов-негров на Юге, так и к технологическому прогрессу на Севере. Наиболее значимой отраслью экономики по количеству занятых людей в странах Запада (и даже в Англии) в первой половине XIX века, как отмечает близкий к марксизму англо-американский историк Эрик Хобсбаум, было сельское хозяйство. Благодаря наличию огромного фонда «свободных» земель, которые, правда, часто приходилось силой отнимать у индейцев, в северных штатах создается множество мелких ферм с минимумом наемного труда и максимумом механизации [130, 209]. Более высокий уровень заработной платы в условиях текучки рабочей силы и высокой производительности труда стимулировал приток иммигрантов и внедрение технических новшеств. Колонизация новых земель, развитие торговли, высокая по тем меркам зарплата и наплыв иммигрантов создавали огромный и весьма однородный внутренний рынок, что стимулировало технические изобретения и их внедрение [130, 248]. Таким образом, снижение общего уровня отчуждения стимулировало и технический, и социальный прогресс.