Капиталистический реализм. Альтернативы нет? - [7]
Если капиталистический реализм настолько монолитен и если актуальные формы сопротивления настолько безнадежны и беспомощны, откуда может взяться действительный вызов? Моральная критика капитализма, упирающая на то, что он приводит к страданиям, лишь подкрепляет капиталистический реализм. Бедность, голод и война могут быть представлены в качестве неизбежных составляющих реальности, тогда как надежда на то, что эти формы страдания можно устранить, с легкостью изображается в качестве наивного утопизма. Угроза капиталистическому реализму может возникнуть только в том случае, если будет показано, что в каком-то отношении он является противоречивым или неустойчивым, то есть если показной «реализм» окажется чем-то совсем не реалистическим.
Само собой, то, что считается «реалистическим», что кажется возможным в той или иной точке социального поля, определяется цепочками политических определений. Идеологическая позиция никогда не может достичь настоящего успеха, если она не была натурализована, и она не может быть натурализована, если продолжает мыслиться как ценность, а не как факт. Соответственно, неолиберализм попытался исключить саму этическую категорию ценности. На протяжении последних тридцати лет капиталистический реализм сумел успешно сформулировать «бизнес-онтологию», в которой просто очевидно то, что все, включая здравоохранение и образование, должно управляться как обычный бизнес. Как заявляли многие радикальные теоретики, от Брехта до Фуко и Бадью, политика освобождения всегда должна разрушать видимость «естественного порядка», должна показывать, что представляемое в качестве необходимого и неизбежного является простой эмпирической случайностью. Такая политика должна сделать так, чтобы обреченное на невозможность предстало достижимым. Стоит напомнить о том, что некогда было невозможным то, что сегодня мы называем «реалистическим»: например, вал приватизации, который прошел с 1980-х годов, был немыслим еще десятилетием раньше. Да и весь нынешний политэкономический ландшафт (с зависшими профсоюзами, денационализированными заводами и железными дорогами) едва ли можно было представить себе в 1975 году. И наоборот, то, что некогда было более чем возможно, сегодня считается нереалистичным. Как с горечью замечает Бадью, «модернизация — это имя строгого и услужливого определения возможного. Все эти "реформы" неизменно преследуют цель сделать невозможным то, что ранее практиковалось (значительным числом людей), и сделать выгодным (для господствующей олигархии) то, что таковым не было».
Здесь, видимо, стоит ввести элементарное теоретическое различие из лакановского психоанализа, сегодняшнее использование которого многим обязано Жижеку: различие между Реальным и реальностью. Как поясняет Аленка Зупанчич, психоаналитическое задание принципа реальности требует от нас подозрительности по отношению к любой реальности, которая выдает себя за нечто натуральное. «Принцип реальности, — пишет Зупанчич, —
это не какой-то естественный порядок, связанный с тем, как существуют вещи… Принцип реальности сам идеологически опосредован. Можно даже утверждать, что он составляет высшую форму идеологию, идеологии, которая представляет себя в качестве эмпирического (или биологического, экономического…) факта, фактической необходимости (которую мы обычно воспринимаем как нечто неидеологическое). Именно в этом пункте мы должны быть наиболее бдительны и внимательны к работе идеологии».
По Лакану, Реальное — это то, что должна вытеснять любая «реальность». В самом деле, реальность задает себя именно через подобное вытеснение. Реальное — это непредставимое X, травматическая пустота, на которую можно лишь украдкой бросить взгляд через разломы и рассогласования в поле видимой реальности. Поэтому стратегия, направленная против капиталистического реализма, могла бы обратиться к Реальному (или Реальным), находящимся под реальностью, предлагаемой нам капитализмом.
Экологическая катастрофа — вот пример такого Реального. Конечно, в определенном смысле можно решить, что вопросы экологии ни в коей мере нельзя считать «непредставимой пустотой» капиталистической культуры. Изменение климата и угроза исчерпания ресурсов не столько вытесняются, сколько встраиваются в рекламу и маркетинг. Такой подход к экологической катастрофе иллюстрирует именно структуру фантазии, от которой зависит капиталистический реализм, то есть предпосылку, гласящую, что ресурсы бесконечны, что сама Земля является пустой оболочкой, которую капитал в определенный момент может сбросить, как старую кожу, что любая проблема решается рынком (в конце концов в «Валли» излагается одна из версий этой фантазии — мысль о том, что бесконечная экспансия капитала вполне возможна, что капитал может умножаться и без труда, ведь на космическом корабле «Аксиома» весь труд выполняется роботами, что прожигание ресурсов Земли — лишь временный сбой, так что после некоторого восстановительного периода капитал сможет озеленить планету заново и опять колонизовать ее). Однако экологическая катастрофа фигурирует в культуре позднего капитализма только в виде некоего симулякра, поскольку ее реальные последствия для капитализма слишком травматичны, чтобы ее можно было встроить в систему. Значение экологистской критики в том, что она показывает, как капитализм, отнюдь не будучи единственной жизнеспособной политэкономической системой, на деле готов к разрушению всей окружающей среды человеческого рода. Отношение между капитализмом и экокатастрофой не является ни простым совпадением, ни какой-то случайностью: потребность капитала в «постоянно расширяющемся рынке», его «фетиш роста» означает, что капитализм по самой своей природе противен любому представлению об устойчивости.
