Канун - [41]
Запел на прежний мотив:
Солодовников манерно раскланялся, но сейчас же сел и снова, склонив голову на руки, закачался над столом. Дремал.
А Ломтев глупо хохотал, разглаживая усы. Поднялся, пошатываясь (Славушкин чай с коньяком подействовал), подошел к Солодовникову:
— Ларя! Дай я тебя поцелую! Чудесный ты человек, Ларя! Вроде ты как Лермонтов. Знаешь Лермонтова, писателя? Так и ты. Вот как я о тебе понимаю, Ларя! Слышь, Ла-аря? Лермонтова знаешь? Спишь, че-ерт!
Солодовников поднял на Ломтева бессмысленное лицо, заикаясь, промычал:
— По-вер-ка? Есть!
Вскочил. Вытянул руки по швам:
— Так точно! Солодовников!
— Тюрьмой бредит! — шепотом смеялся Славушка, подталкивая Ваньку. — Поверка, слышишь? В тюрьме же это — поверка-то.
Солодовников очухался. Прыгали челюсти.
— Пей, Ларя! — совал ему рюмку Ломтев.
— Не мо… гу… у, — застучал зубами. — Спа-ать…
Его уложили на одной кровати с Ломтевым. Минька с Балабою пили, пока не свалились.
Заснули на полу, рядом, неистово храпя.
— Слабые ребята. Еще время детское, а все свалились! — сказал Славушка.
Подумал, засмеялся чему-то. Уселся в головах у спящих.
— Ты чего, Славушка? — с беспокойством спросил Ванька.
— Шш! — пригрозил тот.
Наклонился над Минькою. Прислушался. Стал тихонько шарить рукою около Миньки.
— Погаси свет! — шепнул Ваньке.
— Славушка, ты чего?
— Погаси, говорят! — зашептал Славушка.
Ванька привернул огонь в лампе.
На полу кто-то забормотал, зашевелился.
Славушка бесшумно отполз.
Опять на корточках подсел. Потом вышел на цыпочках из комнаты.
Ванька все сидел с полупогашенной лампой. Ждал, что кто-нибудь проснется.
«Ошманал», — догадался.
Славушка тихо пришел.
— Спать давай! Разуй.
Улеглись оба на кушетке.
— Ты смотри, не треплись ничего, а то во!
Славушка поднес к Ванькиному носу кулак.
— А чего я буду трепаться!
— То-то, смотри!
Славушка сердито повернулся спиною. Угрюмо приказал:
— Чеши спину! Покуда не засну, будешь чесать.
Ваньку охватила тоска.
Хотелось спать. Голова кружилась от пьяного воздуха. Душно от широкой, горячей Славушкиной спины.
Утром, проснувшись, бузили. У Миньки-Зуба пропали деньги.
Ломтев, сердитый с похмелья, кричал:
— У меня в доме? Ты с ума сошел! Пропил, подлец! Проиграл!
Минька что-то тихо говорил.
Ванька боялся, что станут бить. Почему-то так казалось.
Но все обошлось благополучно.
— Плашкеты не возьмут! — сказал Ломтев уверенно. — Моему — не надо, а этот еще не кумекает.
С лишним год прожил Ванька у Ломтева.
Костя приучил уже его к работе. Брал с собою и оставлял «на стреме».
Сначала Ванька боялся, а потом привык.
Просто: Костя в квартире работает, а ему только сидеть на лестнице, на окне. А если стрема — идет кто-нибудь, — позвонить три раза.
Из «заработка» Костя добросовестно откладывал часть на Ванькино имя.
— Сядешь если — пригодится, — говорил Костя. — Хотя в колонию только угадаешь, не дальше, но и в колонии деньги нужны. Без сучки сидеть — могила.
Славушка за год еще больше разросся и растолстел, здоровее Яшки-Младенца стал. Но подурнел, огрубел очень. Пробиваются усы. На вид вполне можно дать лет двадцать. Костю не боится, не уважает. Ведет себя с ним нагло.
И со всеми так же. Силою хвастает.
— Мелочь! — иначе никого не называет.
Озорничает больше, несмотря на то что старше. Костины гости как напьются, Славушка принимается их разыгрывать, в бутылку вгонять. Того за шею ухватит, ломает шею, другому руки выкручивает. Силу показывает.
И все боятся. На руку дерзкий. Силач.
Ванька ему пятки чешет каждый день беспрекословно.
Над всеми издевается Славушка. Больше же всего над Балабою-Игнаткою. Больной тот, припадочный. Как расскипидарится — сейчас его припадок начинает бить.
Славушка его всегда до припадка доводит.
Игнатка воды холодной боится — Славушка на него водой и прыскает. Орет, визжит Игнатка, будто его бьют. Рассердится — драться лезет, кусается.
А Славушка его все — водою. Загонит в угол, скрутит беднягу в три погибели и воду — за воротник, — тут Игнатка и забьется.
А Славушке потеха. Удивляется.
— Вона что выделывает, а? Чисто таракан на плите, на горячей.
Мучитель Славушка.
Коку Львова на тот свет отправил. Озорством тоже.
Кока был с похмелья, с лютого. Встретился на беду со Славушкою в Екатерингофе и на похмелку попросил.
А Славушка и придумал:
— Вези меня домой на себе.
Кока стал отнекиваться:
— Лучше другое что-нибудь. Не могу я!.. Тяжелый ты очень.
— Пять пудов, на той неделе вешался. Не так, чтобы чижолый, а все же. Ну, не хочешь, не вези!
И пошел.
Догнал его Кока.
— Валяй, садись! Один черт!
Повез. Шагов двадцать сделал, что мышь стал мокрый.
— С похмелья тяжело… Боюсь — умру.
— Как хочешь, тогда — прощай!
Кока и повез. И верно — умер. Половины парка Екатерингофского не протащил.
Славушка пришел домой и рассказывает:
— Коку Митькою звали. Калева задал — подох.
Не верили сначала. Потом оказалось — верно.
— Экий ты, Славка, зверь! Не мог чего другого придумать! — укорял Ломтев.
— Идти не хотелось, а извозчиков нету, — спокойно говорил Славушка. — Да и не знал я, что он подохнет. Такой уж чахлый.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
«Вечное возвращение. Повести» – сборник знаковых произведений талантливых писателей 20 – 30-х годов XX века, незаслуженно забытых и практически не публикуемых современными издателями. Целью выхода в свет этой книги является популяризация произведений русских прозаиков классической литературной школы, знакомство с которой особенно полезно при нынешней вакханалии литературных авантюрных проектов.
Прозу Любови Заворотчевой отличает лиризм в изображении характеров сибиряков и особенно сибирячек, людей удивительной душевной красоты, нравственно цельных, щедрых на добро, и публицистическая острота постановки наболевших проблем Тюменщины, где сегодня патриархальный уклад жизни многонационального коренного населения переворочен бурным и порой беспощадным — к природе и вековечным традициям — вторжением нефтедобытчиков. Главная удача писательницы — выхваченные из глубинки женские образы и судьбы.
На примере работы одного промышленного предприятия автор исследует такие негативные явления, как рвачество, приписки, стяжательство. В романе выставляются напоказ, высмеиваются и развенчиваются жизненные принципы и циничная философия разного рода деляг, должностных лиц, которые возвели злоупотребления в отлаженную систему личного обогащения за счет государства. В подходе к некоторым из вопросов, затронутых в романе, позиция автора представляется редакции спорной.
Сюжет книги составляет история любви двух молодых людей, но при этом ставятся серьезные нравственные проблемы. В частности, автор показывает, как в нашей жизни духовное начало в человеке главенствует над его эгоистическими, узко материальными интересами.
Его арестовали, судили и за участие в военной организации большевиков приговорили к восьми годам каторжных работ в Сибири. На юге России у него осталась любимая и любящая жена. В Нерчинске другая женщина заняла ее место… Рассказ впервые был опубликован в № 3 журнала «Сибирские огни» за 1922 г.
Маленький человечек Абрам Дроль продает мышеловки, яды для крыс и насекомых. И в жару и в холод он стоит возле перил каменной лестницы, по которой люди спешат по своим делам, и выкрикивает скрипучим, простуженным голосом одну и ту же фразу… Один из ранних рассказов Владимира Владко. Напечатан в газете "Харьковский пролетарий" в 1926 году.
Прозаика Вадима Чернова хорошо знают на Ставрополье, где вышло уже несколько его книг. В новый его сборник включены две повести, в которых автор правдиво рассказал о моряках-краболовах.