Канон отца Михаила - [6]

Казалось бы, при таком образе мыслей отцу Михаилу естественно было сделать еще один шаг и сказать: поскольку Евангелие говорит, например, не убий и люби врагов, а Церковь допускает войнy, — как почти тысячу лет, пока ее не отделили от государства, не только допускала, но и благословляла почти всё из того, что безусловно запрещает Евангелие, — значит, она… но отец Михаил не делал этого шага. Во-первых, не суди — исцелися сам, — во-вторых… зачем? Он любил свой маленький храм, зажатый в теснине вдвое превышавших его домов, он не лукавя служил Богу и людям, — ему не надо было кривить душой. В конце концов, Бог не умалится никакими грехами и ошибками Церкви.

III

Но как же, исповедуя такие взгляды, жил и поступал отец Михаил? Что пользы, если кто говорит, что имеет веру, а дел не имеет ? Вера без дел мертва есть.

Вот уже несколько лет, с тех пор как нерассуждающая любовь к Иисусу подкрепилась сознательной верой в истинность Слова Его, отец Михаил старался изо всех своих сил не грешить — и, казалось ему, и умышленно, и поступками мало грешил. Он, конечно, не убивал и не крал; если гневался, то старался сразу тушить свой гнев; не судил — а если случалось ему сгоряча осудить, то скоро опоминался; не изменял жене (а до женитьбы женщин и вовсе не знал); изо всех сил старался любить людей: полюбить людей было много труднее, чем Иисуса, но он старался. Отец Михаил, конечно, бывал грешен в помыслах, но дурные помыслы, хотя мы и не можем не признать их за грех, часто возникают в мозгу не по нашей воле: наше дело — их побороть.

Истины ради здесь нельзя не указать на два обстоятельства, которые в известной степени помогали отцу Михаилу нести добродетельную (не по его — по нашей оценке) жизнь. Первым из них было то, что отец Михаил, будучи по природе и воспитанию человеком обычным — то есть таким, в душе которого наряду с добрыми чувствами уживаются — и бурно пробуждаются иногда — и дурные: злоба, похоть, корысть, тщеславие, унизительный страх[4], — не имел среди дурных наклонностей ни одной, которая развилась бы в порок, не просто умножающий, но и делающий иногда неодолимой силу соблазна. Конечно, иной, тоже склонный к порокам, но все же верующий человек тоже не будет грешить — однако скорее под страхом Божиим, тогда как отец Михаил не боялся Бога: сердцем он не только не верил в печи огненные, в муку вечную, в плач и скрежет зубовный и т.д. (по восьмому возглашению православного чина — анафема), относя все эти образы за счет представлений мрачного, мстительного иудейства, механически перенесенных последователями Иисуса в Евангелие для вящего устрашения погрязших в пороках израильтян, — но и непримиримому Матфееву кто не со Мною, тот против Меня предпочитал Марково и Луки кто не против вас, тот за вас, — а это было далеко не одно и то же. (Другое дело, что если бы отец Михаил был человеком порочным, мог ли бы он, по свойствам своей души, испытывать подобное чувство к Богу — любить и жалеть Его, не боясь?… — но в эти дебри мы углубляться не будем.)

Вторым обстоятельством было то, что отец Михаил был иереем. Конечно, грешить можно всегда и везде — свинья грязь найдет, — но все-таки ему было б труднее исполнять заповедь не убий, если б он был солдатом, не кради — чиновником, не прелюбодействуй — режиссером, не лжесвидетельствуй — политиком или газетчиком и т.д. и т.д. Сам отец Михаил был убежден (раньше, до событий, от которых мы отвлеклись), что везде устоит против искушений и духа, и плоти, — но понимал, что в иных условиях это потребовало бы от него намного больше усилий.

Были ли вообще у отца Михаила соблазны? Конечно, были. Недавно был даже соблазн… — когда отец Михаил разобрался, он грубо сказал: “украсть”. Отец Филофей выдал ему из кассы деньги на свечи — обычную сумму, на которую они покупали свечи в Сокольниках; Василий же нашел где-то украинцев, которые продавали вдвое дешевле, и предложил остаток разделить пополам. Отцу Михаилу нужны были деньги — маме в Твери задерживали зарплату, Оля просила шубу, они копили… конечно, он отказался: свечи купили украинские, а разницу вернули обрадованному отцу Филофею. Был соблазн малодушия: как-то приезжал благочинный, протоиерей Николай (знавший его Орлов говорил: “православный изуверского толка”), и привез письмо к Патриарху — с просьбой лишить сана одного из московских священников: тот обвинялся в злостном нарушении чина, католической ереси, “воинствующем экуменизме” и попутно — даже в плотском развращении прихожан. Под обращением уже стояло десятка два подписей, из них почти половина протов[5]; отец Филофей подписался сразу, не дочитав, — при слове “латинский” его начинало трясти, Василий тоже — ему было всё равно, как же не подписаться… а отец Михаил отказался, хотя взгляд благочинного давил утюгом: отношение к ересям и экуменизму у него было понятно какое — в душе он сам как бы не был еретиком, - а плотское развращение… как он мог с чужих слов обвинить в таком человека?… Были в семинарии и соблазны похоти: группа сокурсников познакомилась в городе с компанией полугулящих девиц и навещала их еженедельно; тяжко было тогда Михаилу — но он устоял… Да мало ли было соблазнов, которым другие люди уступают без тени упрека в душе?…