Канцлер - [133]

— Это что там вдалеке виднеется? Остров, что ли? — спросила Мелитриса.

— Ничего я такого не знаю, ваше сиятельство, — угрюмо ответил Устин. — Нам велено по лесу гулять. И не говорите, что на залив ходили. Влетит.

Когда на третий день Аким Анатольевич увидел Мелитрису, он воскликнул:

— Да вы загорели! — и опять добавил дурацкое: — Приступим…

Нет смысла подробно пересказывать их беседы, пустой, многословный треп, в котором все время надо быть настороже. Балаболят о том о сем, потом Аким Анатольевич засвистит, как чайник, Мелитриса тут же сосредоточится, соберется, и пойдет беседа точная, как перестрелка.

— Мы в вашем сундуке склянку нашли, а в ней какие-то снадобья намешаны. Показывали лекарям, они сказали — яд! Оч-чень ядовита! Как объясните?

— Да это мазь от бородавок.

— Ой ли? — следователь не хотел так легко сдаваться, отказываясь от столь перспективной версии.

— Это мазь от бородавок, которую принес мне во дворец опекун.

— Ха-ха-ха… А не стыдно ли вам с опекуном-то про бородавки разговаривать?

— Разговаривать не стыдно, а вот руки показать было стыдно.

— А где у вас были бородавки?

— Вот, вот и вот, — Мелитриса доверчиво протягивала Акиму Анатольевичу руки. — Видите пятнышки розовые?

— Кто делал отраву?

— Мазь, Аким Анатольевич, не отраву… Мазь делал камердинер моего опекуна, можете проверить…

Он откидывался на спинку стула, складывал руки на животе, и Мелитриса понимала — можно расслабиться. И опять любезная беседа: «Где вам больше нравится жить — в Москве, Пскове или в Петербурге?.. И как называется деревня, матерью вам завещанная?» Или… «Сколько у тетушки вашей псковской было мужей и как звали первого? Была ли у вас гувернантка и если да, то кто она была — немка али англичанка?»

Гувернантка у нее была француженка, мужьев у тетушки было три, кажется, три, а как их звали, она не имела ни малейшего понятия.

Это потом, месяц спустя, когда Мелитриса и Аким Анатольевич стали почти друзьями, во всяком случае он так говорил, девушка узнала, что вопросы эти, с виду глупые, имели одну цель, выяснить, действительно ли эта худая, довольно ехидная фрейлина есть дочь полководца Репнинского, павшего на поле брани, или имя ее воровски присвоила себе какая-нибудь самозванка, имеющая корыстные, антигосударственные цели.

— И вы знаете, как звали первого мужа моей столетней тетки? — с азартом воскликнула девушка.

Он не знал.

— А как же вы собирались меня проверять?

Оказывается, он собирался не проверять, а уличать, а это, сударыня, отнюдь разные вещи.

А пока, до понимания чистой цели Акима Анатольевича, Мелитриса чувствовала себя совершенной идиоткой, тем более что прямо к обвинению, мол, вы отравительница, он не возвращался и никак об этом не вспоминал.

В самой постановке его вопросов имелась смешная особенность. Он любил употреблять такие обороты, как «масло масляное» или «вчера случился случай», и даже не замечал нелепости этого — все так витиевато! Вот типичная постановка вопроса:

— Скажите, какие вы чувствовали чувства, когда вас привезли в этот дом?

Мелитриса серьезно и прилежно отвечала.

— Я чувствовала такие чувства: злобу, обиду, ненависть, раздражение, злобу… нет, злобу я уже говорила. Главное чувство, конечно, очень обидная для меня обида.

Аким Анатольевич с серьезным видом записывал ее хулиганские показания в какую-то книгу. Вы спросите: и она не боялась? Позволяла себе валять дурака, быть вежливой и одновременно дерзкой, улыбаться и думать о побеге? О последнем она думала постоянно, только знака какого-нибудь ждала. Иногда она надеялась, что кто-то спасет ее из этого рабства. Но больше всего ее занимала мысль: куда она попала? Кто такой Аким? Почему он ничего не объясняет толком и чем вся эта глупость может кончиться?

Ей было ясно, что в лице Акима Анатольевича она имеет не частное лицо, а представителя государственного учреждения. Видимо, учреждение это не было полицией. Мелитриса рассуждала так: в какой бы глупости или подлости ее ни обвиняли, они должны отвезти ее в тюрьму. Ведь так? И не просто в тюрьму, а в Тайную канцелярию, поскольку Мелитриса находится на дворцовой службе. Но в разговоре Аким Анатольевич мельком обронил: «Будете упрямиться, вас можно и в Тайную канцелярию сдать. Обвинительное обвинение, вам предъявленное, им по всем статьям подходит». Мелитриса хотела тут же схватить за ниточку, потянуть… чтобы клубок начал разматываться:

— Какое обвинение-то? Разве я не в Тайной канцелярии?

Но Аким Анатольевич так резко поменял тему разговора, что она поняла — тянуть за эту нитку бесполезно.

Но время шло… «Нельзя болтать бесконечно одну и ту же болтовню…» — сбиваясь на манеру Акима, думала Мелитриса. По прошествии десяти, дней или около того вместе с Акимом явился еще один «любитель беседовать беседы»: возраст около сорока, красивый, пожалуй, одет с иголочки в костюм для верховой езды; вид очень элегантный, а на ногах старые сапоги с выпуклостями от подагрических шишек. Этот гость как закинул ногу на ногу, так и просидел весь допрос молча, только шевелил ступнями со своими шишками и слушал внимательно. Так ни слова и не сказав, он удалился. Аким Анатольевич пошел его провожать.