Канарис. Руководитель военной разведки вермахта. 1935-1945 гг. - [19]

Быть может, Канарис поступил не очень мудро, ввязываясь в словесную перепалку с Диттманом, но ведь, кроме данного соображения, существовали и другие немаловажные факторы, которые следует принять во внимание. В конце концов, морской офицерский корпус республики – по крайней мере среднего и высшего уровня – почти сплошь состоял из людей, когда-то служивших в кайзеровских военно-морских силах и испытывавших глубокую неприязнь к лицам, по их мнению ответственным за попытку мятежа в 1917 г. и за восстание в 1918 г. Поэтому Канарис говорил как бы от имени подавляющего большинства представителей своей касты. При этом он вовсе не руководствовался какими то политическими соображениями, или они играли второстепенную роль. Им двигало естественное, присущее всем морским офицерам неприятие самой мысли о бунте на кораблях. Вообще для военных флотов всего мира тема мятежа на корабле очень болезненна. И в демократических государствах случалось, что команда восставала против офицеров. Французский военный флот пережил целый ряд аналогичных неурядиц в 1914–1918 гг., а британскому военно-морскому флоту уже, можно сказать, традиционно приходится время от времени иметь дело с подобными трудностями: достаточно, например, вспомнить мятеж у Инвергердона (Шотландия) в начале 30-х гг. Любой морской офицер, независимо от национальности и политических убеждений, в этом вопросе всегда инстинктивно будет симпатизировать таким, как он сам, как бы он ни относился к флоту, который постигла беда. И для человека, знакомого с морскими обычаями, звучит совсем не убедительно, когда «Демократише цейтунгсдинст», выражая сожаление по поводу продемонстрированной Канарисом в комиссии солидарности с кайзеровскими военно-полевыми судами, обосновывает свою позицию ссылкой на генерала фон Сеекта, который, мол, и в мыслях не держит защищать все то, что Людендорф когда-то сказал или сделал. В военно-морском флоте, однако, инцидент в парламентской комиссии лишь укрепил авторитет и служебное положение Канариса. Его поведение свидетельствует, между прочим, также и о том, что в то время он смотрел на мир глазами влюбленного в свою профессию морского офицера-патриота.

Дальнейшее развитие служебной карьеры Канариса протекало вполне обычно. После четырех лет работы в адмиралтействе пришел черед службы на корабле. Но сначала он получил отпуск и отправился на пароходе «Конте Россо» в Аргентину. Свою поездку Канарис использовал для установления неофициальных контактов с высшими офицерами аргентинских ВМС, а на обратном пути вновь посетил Испанию. По возвращении из отпуска Канарис получил назначение на должность старшего помощника командира линкора «Силезия». У старшего помощника большого военного корабля много обязанностей. Он должен руководить всей внутренней службой и управлять, по существу, этим довольно сложным хозяйственным и техническим механизмом. От его умения и компетентности зависит в первую очередь материальное обеспечение команды – на корабле такого класса она насчитывает без малого 800 человек – и ее настроение, что, в свою очередь, имеет большое значение для создания нормальной рабочей атмосферы и качественного выполнения личным составом своих служебных обязанностей. По свидетельству многочисленных очевидцев, Канарис блестяще справлялся со своими сложными и ответственными обязанностями, особо заботясь об удовлетворении законных потребностей команды. Несмотря на чрезвычайную занятость, он не упускал из виду и проблемы, интерес к которым у него пробудился в период службы в адмиралтействе. Канарис также продолжал переписываться со своими давними знакомыми и коллегами. Часто к нему обращались за советом, прежде всего, если дело касалось отношений с испанцами; в подобных вопросах он ориентировался лучше, чем кто-либо. Любопытно отметить, что об этой его кипучей деятельности, лежащей за рамками непосредственных служебных обязанностей, не подозревали даже ближайшие друзья Канариса в Вильгельмсхафене. Позже некоторым из них казалось невероятным, чтобы обремененный многими заботами старший помощник командира «Силезии» мог активно участвовать в каких-то делах, непосредственно не связанных с его кораблем. Кроме того, по их словам, совершенно немыслимо, чтобы подобная деятельность не привлекла внимания коллег. Мол, Вильгельмсхафен, в конце концов, город моряков, и морские офицеры постоянно и тесно соприкасались друг с другом как по службе, так и в свободное время, и поэтому было абсолютно невозможно долго сохранять в тайне какие-либо планы или намерения.

Ну что ж, те, кто так думал, глубоко заблуждались. От обширной переписки, которую в тот период вел Канарис по проблемам, непосредственно или опосредованно касавшимся строительства военно-морского флота, сохранилась лишь малая часть, но и этого вполне достаточно, чтобы убедиться, насколько интенсивным было его «побочное занятие». Из писем ясно видно, как снова и снова заинтересованные лица стараются почерпнуть что-то полезное из богатого и разнообразного набора идей Канариса, использовать его великолепные знания морского дела и человеческой натуры, а также его умение обходиться с людьми. При длительных и сложных переговорах с высокопоставленными испанскими руководителями относительно обмена опытом в судостроении Канарису, как никому другому, удавалось путем тактично сформулированных возражений преодолевать прирожденную склонность южан тянуть и откладывать «на потом» и одновременно разъяснять представителям деловых кругов и другим немецким участникам переговорного процесса особенности поведения испанской договаривающейся стороны. Лучшим доказательством проявленного при этом Канарисом дипломатического мастерства может служить неизменное дружеское расположение испанских партнеров по переговорам и высокое доверие к нему в испанских авторитетных правительственных и деловых кругах и среди военных, сыгравшее положительную роль в период гражданской войны в Испании и особенно во время Второй мировой войны.