Канарец, или Книга о завоевании Канарских островов и обращении их жителей в христианскую веру Жаном де Бетанкуром, дворянином из Ко, составленная монахом Пьером Бонтье и священником Жаном Ле Веррье - [2]
История Европы XIV в. представляет собой серию периодических катастроф, спровоцированных природными бедствиями, от которых средневековая экономика оправляется медленно и мучительно[7]. После Великого голода 1315 – 1317 гг. Северной Европе удается восстановить прежний уровень производства зерна только к середине 1320-х гг. Но ненадолго. «Благополучные» годы, для которых характерна только нехватка хлеба, с роковым постоянством сменяются неурожайными, вызывающими массовый голод. Неурожаи поражают Францию в 1304 – 1305, 1310, 1315 – 1317, 1330 – 1334, 1349 – 1351, 1358 – 1360, 1371, 1374 – 1375, 1390 гг., а Англию – в 1315 – 1317, 1321, 1351, 1369 и 1390 гг. Голод чередуется со вспышками эпидемий, самая страшная из которых – чума 1348 г. – уносит, по разным оценкам, от 30 до 60% населения Европы[8].
Результатом голода и эпидемий стал резкий демографический спад, особенно в период 1348 – 1420 гг.[9] По приблизительным подсчетам исследователей, население Германии за это время сократилось на 40%, Прованса – на 50%, Англии – на 70%[10]. Если в 1300 г. население Европы составляло около 73 млн человек, то к 1400 г. оно снизилось до 43 млн. Почти в два раза уменьшилась средняя продолжительность жизни. Это хорошо видно на примере Англии, где в 1276 г. она достигала 35 лет, в 1301 – 1325 гг. – 30, а в 1348 – 1375 гг. едва превышала 17 лет.
Голод затронул в первую очередь наиболее уязвимую в физическом и экономическом плане социальную категорию – крестьянство, составлявшее приблизительно 95% населения тогдашней Европы. Эпидемии же в особой степени ударили по городам, где скученность жителей и антисанитария создавали благоприятные условия для их быстрого распространения. Итогом стало значительное уменьшение трудовых ресурсов, сокращение производства, запустение посевных площадей, прежде всего на не самых плодородных землях, освоенных в ходе интенсивной внутренней колонизации предшествующего периода.
В таком драматическом контексте обращение европейцев к заморской экспансии на рубеже XIII – XIV вв. кажется парадоксальным. Не вызывает удивления тот факт, что демографический рост и неспособность средневековой социально-экономической системы адаптировать «излишки» народонаселения породили в XI – XIII вв. масштабную внутреннюю и внешнюю экспансию Европы практически во всех направлениях. Вполне логично и то, что Крестовые походы в значительной мере приобрели характер военно-колонизационного движения. Можно было бы ожидать, что в XIV в. резкое сокращение численности населения снимет прежнее демографическое напряжение и устранит необходимость экспансии. Так почему же у этого «мира домоседов», каким, по выражению Жака Ле Гоффа, стала Европа XIV – XV вв.[11], тем не менее вновь возникла потребность в расширении своего пространства и освоении (даже колонизации) новых земель?
Ответ на этот вопрос не может быть простым, ибо связан как с определенными чертами средневековой западной цивилизации, так и со специфическими последствиями кризиса XIV в. Факторы, способствовавшие возникновению этой потребности, различны, и их следует искать в разных сферах жизни европейского общества.
Тот же Ле Гофф говорит о необычайной мобильности средневековых людей, которую объясняет отсутствием собственности как материальной и психологической реальности и христианским представлением о человеке как вечном страннике на этой земле изгнания[12]. Несколько утрируя, он говорит, имея в виду рыцарей XII – XIII вв.: «...все они легко покидали родину, потому что вряд ли она у них была»[13]. Действительно, неудовлетворенность средневекового человека находила разрешение в поиске, но поиске особого рода – пространственном. Эта неудовлетворенность была в его глазах сущностно связана с тем местом, в котором он находился, поэтому процесс обретения лучшей доли подразумевал передвижение в пространстве (паломничество, путешествие) и завершался обретением (временным или постоянным) нового места в этом пространстве, с которым он отныне себя ассоциировал. Перемещение в пространстве открывало для средневекового человека перспективу избавления – как от нынешнего, не удовлетворявшего его социального и имущественного положения, так и от консервирующих это положение тех социальных ролей, которые он должен был играть в рамках той или иной группы. Такое отношение составляло психологическую основу крестоносного движения, оно же стало психологической основой заморской экспансии конца Средневековья.
Средневековый человек, не удовлетворенный своим положением и жесткой заданностью предписанных обществом и церковью моделей поведения, испытывал потребность в движении – как реальном (по суше или морю), так и иллюзорном (в своем сознании). Мир, который рисовала его фантазия, сочетал характеристики, рожденные как христианской мифологией, так и народной культурой – воображение соединяло земной рай со сказочной экзотикой. Принцип этого конструирования был скорее негативным: оно восполняло отсутствующее, то, чего не хватало средневековому человеку в его настоящей жизни. Естественно, иллюзорный мир, к которому он стремился приблизиться, не мог располагаться в знакомом пространстве и с расширением географических знаний об
