Кампучийские хроники - [12]

Откуда-то повеяли слухи о московских разговорах, что собкор в Пномпене празднует труса.

Сама мысль, что такие разговоры возможны, была для меня не выносима. И всякий раз посол Моторин, вручая мне очередную телеграмму, ласково говорил о готовности направить Лапину ответную депешу, где «мы напишем о невозможности такой поездки в обозримом будущем».

— Если только кхмеры не предоставят вам вертолёт, — говорил Олег Владимирович с ласковым выражением удава, который ждёт, как кролик сам полезет ему в пасть. — Но ведь они же вам его не предоставят. А ехать автотранспортом — элементарное самоубийство. Ну, так что, Игорь, ответим вашему руководству? Мы готовы подтвердить убийственный характер этой поездки.

— Олег Владимирович, я не могу отказаться от этого задания. Как только отдел печати даст разрешение, мы поедем в Сиемреап. Даже без охраны.

— Вы очень упрямый человек, Игорь. — Посол недобро прищурился. — Готовы прошибить лбом стену. Это похвально. А вот как за этой стеной окажется пропасть…

Я понял его намёк.

Сегодня я даже не задумываюсь о том, что мог принять предложение чрезвычайного и полномочного Моторина или войти в число доверительных корреспондентов резидента, как это сделали все мои коллеги. В то время я понятия не имел о кодексе Бусидо, но исподволь придерживался именно самурайской этики. Поэтому с настойчивостью самоубийцы добивался через Сомарина, Чум Бун Ронга и остальных кхмерских товарищей, которых успел узнать, разрешения на поездку в Сиемреап. Но после расстрела наших докеров на дороге № 4 пномпеньские функционеры стали очень осторожны. Для вьетнамских военных я и вовсе был персоной в тех краях нежелательной. Я же не ведал, что окрестности Ангкора стали ареной ожесточённых столкновений ВНА с усилившимися здесь отрядами «красных кхмеров».

Так или иначе, вопрос о поездке завис. Ник Ник запаниковал. Материала на фильм не набиралось. Ко второй годовщине свержения Пол Пота он уже ничего не успел, и очень сильно опасался, что этот провал отразится на его безупречном реноме. Поэтому Ник Ник решил перевести стрелки на нас с Пашей. «Сидят там два труса в Пномпене…». После знакомства с ним я в этом не сомневался.

«Мы так спешим пригнуться,

Лишь ветер дует вновь

И отголоски боя

Нарушат наш покой.

Мы так спешим уткнуться

В случайную любовь,

Едва она поманит

Уверенной рукой.

Мы так спешим пригнуться,

Укрыться от тревог

Хотя бы на мгновенье,

Чтоб стала тень у ног

Уютной детской тенью,

Сберечь, что накопил,

Ценою униженья.

Жить в полный рост — неужто нету сил?»

(Жак Брель — «Жить в полный рост»)

Сомарин приехал во второй половине дня в понедельник. Выглядел он озабоченно.

— В среду рано утром мы должны выехать из Пномпеня. Никто не должен знать, куда мы едем.

— Но я должен поставить в известность наше посольство.

— Да. Но больше никого. У нас о поездке знают пять человек. И ещё пять солдат.

— И ещё Муй.

— Он проверенный человек.

— А солдаты?

Сомарин улыбается.

— Служба безопасности. Месьё Ига, это очень опасное предприятие.

— Ты предпочёл бы не ехать, мой друг?

— Мы одна команда, — говорит Сомарин, улыбаясь и пряча грустный взгляд.

Моя любимая непроницаемая Азия. Люди здесь умеют скрывать свои эмоции. Умеют улыбаться, когда хочется плакать.

Глава вторая «В моей смерти прошу винить Игоря Т.»

В кабинете посла собралась ревтройка. Сам Моторин, резидент К.Н. и парторг Опятов. Свалившееся в октябре на нашу голову редкое ничтожество.

— Итак, вы всё же настояли на поездке.

Моторин смотрит на меня с нескрываемой досадой. У К.Н. застенчивая улыбка человека, который через минуту всадит нож тебе в бок. Опятов рвётся с поводка как верный Руслан.

— У меня задание Председателя Гостелерадио.

— А у нас полномочия его отменить. Вы хоть понимаете, во что ввязались?

Я молчу. Сейчас лучше всего молчать.

— Нет, вы решительно ничего не поняли. Пишите расписку!

— О чем?

— О том, что вы предупреждены посольством о возможных последствиях этой поездки и берёте на себя ответственность за возможные последствия.

«В моей смерти прошу винить Игоря Т.» Забавная перспектива!

Понимаю, что отношения с послом испорчены окончательно и бесповоротно. Пишу заявление на имя Моторина О.В. — чрезвычайного и полномочного. Трубин пишет такую же бумагу. О чём он сейчас думает? Павлик почище любого азиата умеет скрывать свои эмоции.

«Когда бесстрастных рек я вверился теченью,

Не подчинялся я уже бичевщикам,

Индейцы-крикуны их сделали мишенью,

Нагими пригвоздив к расписанным столбам.

Мне было всё равно, английская ли пряжа

Фламандское ль зерно мой наполняют трюм.

Едва я буйного лишился экипажа,

Как с дозволенья Рек понеся наобум.

Я мчался под морских приливов плеск суровый,

Минувшею зимой, как мозг ребёнка глух,

И Полуострова, отдавшие найтовы,

В сумятице с трудом переводили дух».

Мы засиделись до позднего вечера. Балагурили. Что-то пили. Слушали шведский квартет «АББА». Потом Паша и Алёна ушли к себе. Я курил, смотрел на звёзды и думал о том, что завтра мы поедем в самое длинное и долгое путешествие. Может быть, последнее…

Самое трудное было объясниться с Мышкой.

— Здесь три тысячи долларов. Наша касса. За них отвечаю я. И никто больше. Ни для кого больше этих денег нет, кроме тебя и Алёны.