Кампан - [5]
– Почему это страшно? – с чувством собственного достоинства возражал Сухарь. – Я и с виду хорош, и изнутри. И постоять за себя умею!
Вскоре все поняли, что любые разговоры с Сухарём бесполезны, и прекратили с ним общение.
Сухарь почувствовал, что его стали избегать, но не изменил своего отношения к другим, утешаясь мелкими уколами:
– Эй вы, Крошки хлебные, вы-то что тут мельтешите? Сейчас вас всех со стола в мусор сметут.
Однажды на столе появилась Булочка. Она была нежная и румяная, с круглыми мягкими боками, сверху посыпана сахарной пудрой. Булочка понравилась Сухарю, и он подружился с ней. Но дружба ему давалась трудно, потому что он никогда никому не сделал ничего хорошего, не сказал ни одного доброго слова. Когда он начинал говорить Булочке о том, какие все вокруг глупые и несуразные, что он один правильно понимает хлебную жизнь, Булочка в ответ только улыбалась. И тогда Сухарь, с трудом сдерживая раздражение, снисходительно говорил ей:
– Толстушка ты… наша, – он хотел бы сказать «моя», но у него не поворачивался язык, – все тебе кажутся добрыми и красивыми. Да, конечно, все красивые, пока их чьи-то зубки не коснутся…
Булочка прощала ему всё, только иногда хотела бы услышать ласковое слово, но, так и не дождавшись, тихо грустила.
Она нравилась Сухарю всё больше и больше, он захотел обнять её и… только оцарапал.
– Ты совсем не любишь меня, – по-настоящему обиделась Булочка. – Ты любишь одного себя и свою недоступность.
…Наступил полдник, и детские ручки быстро разобрали все до одного кусочки нежного румяного естества мягкой булочки.
Сухарь остался один. Ему было жаль Булочку. Жалко стало и себя, и так горько от своей чёрствости и ненужности, что захотелось заплакать. Но и это у Сухаря не получилось. Слёз не было в его высохшем и окаменелом сердце.
Теперь Сухарь завидовал пышным батонам и сладким плюшкам. Конечно, тесто, из которого они сделаны, подходит в тепле, именно поэтому они получаются мягкими и вкусными, всем нужными… А как бедному несчастному Сухарю стать мягким хлебом?.. Он завидовал даже коркам и мелким крошкам, которые во дворе сразу склёвывали куры или налетевшие птицы. И когда окончательно устал от себя и своих переживаний, решил, чего бы это ему ни стоило, хоть кому-нибудь стать полезным.
В это время случилась в доме большая уборка к празднику. Выметали всё ненужное, мыли все углы… Выкинули вместе с другими старыми корками и Сухарь. Он обрадовался, решил, что уж теперь-то найдётся и на него охотник. Но… Прибежали цыплята, попробовали его поклевать и поняли, что это не по силам их неокрепшим клювикам. Поиграл Сухарём щенок, да только Сухарь – не кость, играть им неинтересно. Подходили ночью мыши. Одна попыталась укусить Сухарь, но сломала зуб и убежала. Другая походила вокруг, понюхала, решила, что это камень, и принялась грызть душистый обмылок, который валялся неподалеку.
Утром взошло солнце, и Сухарь понял, что ему никогда не перестать быть Сухарём. Солнечные лучи ещё больше высушат его. Хотя куда уж больше-то…
И тогда Сухарь решил: будь что будет! солнце так солнце… умирать так умирать!..
Великолепное утро будило всю природу. Пушистый котёнок, напившись молока, выбежал во двор и случайно окропил Сухарь. Тот не ожидал такой напасти и потому не успел ни сжать до предела свои поры, ни спрятаться под листом лопуха. Сухарь впитал всю влагу и, что для него было удивительно, начал вдруг умягчаться. Оказывается, он даже не представлял, как это хорошо! Как приятно!.. И какая разница, что явилось причиной…
А вскоре пошёл тёплый дождик и окончательно размягчил Сухарь.
Он блаженно лежал под потоками приятной, живительной влаги, впитывал её и становился всё мягче и мягче. А когда уже более не мог впитывать, влага текла через него – будто он оплакивал свою чёрствую, никчёмную жизнь. И от этого ему становилось всё легче и легче.
Сухарь лежал после дождя, размякший и напитанный влагой, под лучами ласкового солнца. Пребывая в этом незнакомом ему состоянии, он так забылся, что даже не заметил, как к нему приблизился старый козёл с пожелтевшими клочками свалявшейся шерсти на боках. Когда же увидел, то очень пожалел, что так размяк, что ему некуда деваться и сейчас он достанется противному рогатому козлу. Но быстро одёрнул себя: зачем жалеть, если хотел быть кому-то нужным и полезным…
Только Сухарь смирился со своей участью, послышался голос бабки-соседки:
– Где тебя носит, старый хрыч!.. А ну, пошёл домой!
Козёл, ухватив зубами бывший сухарь, засеменил к дому, убегая от ударов злой хворостины.
А Сухарю стало легко и радостно, как никогда в жизни…
Губка
Жила на раковине синяя Губка. У неё было два слоя: толстый – помягче и тонкий – более жёсткий. Если грязь свежая, достаточно было провести мягкой стороной, чтобы смыть её. Если же оказывалась старой, засохшей, то приходилось тереть жёстким слоем, сдирая заскорузлость. Губке нравилось быть посудомойкой, особенно когда после трудов праведных её промывали чистой водой, и она, возлежа на краю раковины, смотрела на блестящие тарелки, выстроенные на сушилке в ряд.
Губке жилось бы неплохо, если бы не одно её свойство – впитывать любую жидкость, с которой она соприкасалась. Касаясь грязи, она впитывала грязь; вымывая жирный бульон, впитывала жир. Если мыла банку с прокисшим рассолом, то впитывала не только рассол, но и противный кислый запах, который потом долго не выветривался. Но после полоскания в свежей проточной воде Губка становилась чистой и свежей. Иногда её промывали каким-нибудь ароматным средством, чтобы удалить всё то, что забилось в поры. После этой процедуры она благоухала и была словно новорождённая.
