Камов и Каминка - [7]

* * *

В феврале, как раз на семестриальных каникулах, художник Каминка открыл выставку в тель-авивской галерее «Красный бык». За время жизни в стране его листы, которые представляли собой своего рода иронические палимпсесты, снискали определенную известность в узком кругу любителей графики.

— У тебя, Сашенька, имя хорошее, но маленькое, — сказала ему как-то его коллега по преподаванию скульптор Мириам Гамбурд, женщина наблюдательная, с афористическим складом ума и крепкого, как подобает скульптору, сложения, — а лучше было бы плохое, но большое.

— Ладно тебе, Мирра, — попробовал отшутиться художник Каминка, — говорят, размер значения не имеет.

— Мало ли что говорят, — пожала плечами Мириам и после легкой паузы, во время которой лицо ее приняло то озабоченно напряженное выражение, которое бывает у людей, старающихся что-то припомнить, веско добавила: — Значения, может, и не имеет, но влиять, точно влияет.

И хотя в глубине души художник Каминка понимал, что Мириам права и что для того, чтобы завоевать свое место под солнцем, надо в корне менять творческую ориентацию применительно к современным тенденциям, он довольствовался тем, что трогало его сердце, для которого прошлое было дороже и интереснее настоящего. Из этого факта следует, что критик, однажды назвавший художника Каминку типичным представителем провинциального реакционного романтизма, был человеком довольно проницательным.

Вернисажи художник Каминка не любил не только по природной пугливости и робости характера, но и потому, что работы, впервые оказавшись на ярко освещенной экспозиционной стене, бесстыдно выставляли напоказ все те огрехи и просчеты, которые были упущены в мастерской. Нервный, злой, старательно притворяясь любезным, он мучительно поддерживал беседу с немногочисленными визитерами, когда в галерею ворвался шелестящий огромным букетом белых роз вихрь и кинулся ему на грудь. Она крепко прижалась к нему, и сквозь плотную зимнюю одежду его опалил жар юного тела. И — слаб человек! — не выдержал художник Каминка, прижал ее к себе еще крепче и с восторгом и замиранием сердца почувствовал, как быстрый язык девушки скользнул по его зубам.

С возобновлением занятий художник Каминка старательно избегал оставаться с Рони наедине, но взгляд девушки неотрывно преследовал его, и, когда их глаза встречались, она еле приметно улыбалась, словно сообщая пароль причастности к тайному заговору. Однажды, случайно столкнувшись на пустой лестничной площадке, она снова прильнула к нему, и опять художник Каминка ощутил полное изнеможение и невозможность, нежелание сопротивляться. Он понимал, что рискует карьерой, репутацией, вожделенной пенсией, наконец, и ужасался своей беспомощности. Он отдавал себе отчет в том, что ему, уже давно вышедшему из группы самцов, могущих рассматриваться самками в качестве возможного партнера, попросту льстит внимание девушки почти на сорок лет его моложе, но не осознавал, что на деле ему кружит голову призрачная возможность вернуть себе молодость, вновь обрести способность к безоглядному, безумному поступку, риску, ощутить веселую легкость и сознание собственного всемогущества, о которых он забыл так давно, что даже и не тосковал о них, и которые, внезапно ожив, дразнили его сейчас мгновенной своей доступностью. Вместе с тем он испытывал страх. Не только страх возможных последствий запретной связи. Это юное, лучащееся бесстыдным желанием, источающее жаркую чувственность тело заставляло художника Каминку сомневаться в своих способностях насытить его, довести до обморочного забытья, и этот страх был еще ужаснее и постыднее первого. И наконец, одна только мысль о том, что она увидит раздутую оплетку варикозных вен на его ногах, желтые брюшные складки, жирные валики на пояснице, обрюзгшие, свисающие мышцы груди и рук, заставляла его губы кривиться в гримасе мучительного отвращения.

— Я почти на сорок, ты слышишь, сорок лет тебя старше, — умоляюще бормотал художник Каминка, сидя рядом с Рони в крохотном ресторанчике «Чьело» в нижнем конце улицы Агрон, месте, где, по его расчетам, не было шансов встретить знакомых. — Пойми, это не шутки. Мы слушаем разную музыку, читаем разные книги, нога моя не ступала в дискотеку, ну, что еще, вот — я не ем гамбургеры… — Он положил свою руку на ее запястье и тут же, словно обжегшись, отдернул.

— Разве это имеет значение? — Ее губы с влажным бликом на нижней приоткрылись и узкая полоска белой эмали блеснула в темной каверне рта. — Я ведь тебя люблю.

— Господи, Рони, — простонал художник Каминка, — да подумай ты о самых очевидных вещах! Ну не двадцать мне лет и даже не сорок! Ты что, хочешь, чтобы в один прекрасный момент я на тебе дух испустил? Тебе это надо?

— Это не важно.

— Боже мой! А что же важно?

— Важно то, — твердо сказала Рони, — что я тебя люблю.

— Рони, ты все это выдумала, — отчаянно, стараясь не смотреть девушке в глаза, бормотал художник Каминка. — Прошу тебя, Рони, давай оставим…

— Но я не могу оставить, — плечи ее капризно приподнялись. — Как я могу оставить, если люблю тебя?

Художник Каминка развел руками: