Камилла - [12]

– Да, но мне хотелось бы… – начала было я, но она меня не слушала.

– Так что мы будем с тобой друзьями всегда-всегда. И если ты когда-нибудь заболеешь или с тобой что-нибудь случится, я тебя спасу. Или займусь психоанализом, чтобы тебе помочь. Хочешь, Камилла, я устрою тебе сеанс психоанализа прямо сейчас?

Но тут, к счастью, зазвенел звонок, переменка кончилась, и мы, запихнув в рот остатки печенья, направились в класс.

Не знаю, что бы я делала без Луизы, когда Жак стал приходить к моей маме. Мое знакомство с Луизой, с Моной и Биллом несколько притупили шок от происходящего, но в общем-то ничто не могло примирить меня с тем, что произошло в моей семье. Это как происшествия, о которых печатают в газетах, они всегда случаются с кем-нибудь другим, и вдруг этим другим оказываешься ты сам.

В четверг – на следующий день после того, когда я увидела, как мама и Жак целовались, я уже не могла скрывать от самой себя, что Жак – это что-то мучительно-серьезное. Я прямо из школы пошла домой. Луиза собиралась с Фрэнком в кино. Они звали меня с собой, но я отказалась. В кинотеатре на Сорок второй улице шел фильм ужасов, а меня такие фильмы всегда пугают.

Когда я вошла в дом, то по лицам привратника и «лифтового мальчика» я поняла, что Жака наверху нет.

В квартире было тихо. Может быть, мама где-нибудь с Жаком в городе. Плохо. Но не так плохо, когда он приходит к нам. Я пошла в кухню налить себе стаканчик молока. Картер и новая кухарка тут же прекратили разговор.

– Мамы нет дома? – спросила я.

– Дома, мисс Камилла, – отозвалась Картер. – Она наверно в своей комнате.

Странно. Обычно, когда мама дома и не в гостиной с Жаком, она спешит мне навстречу, и мы тогда садимся с ней попить чайку и потолковать о том о сем.

Я быстро проглотила молоко, подошла к маминой комнате и постучалась. Ответа не последовало. Я подняла руку, чтобы постучать еще раз, но тут раздался мамин голос, и звучал он как-то простуженно:

– Кто там?

– Это я, мам.

– Ой, входи же, дорогая. Ты знаешь, я, кажется, простудилась. По-моему, я заболеваю.

Но, взглянув на нее, я тут же поняла, что это не простуда. Она лежала на кровати одетая и даже в туфлях, и лицо у нее было такое, точно она перед тем очень долго плакала.

– Камилла, дорогая, – сказала она, – будь ангелом, накинь на меня одеяло, меня знобит. Зима настает, а я терпеть не могу зиму. Как дела в школе? Ваш завтрак с Луизой удался?

– Да, спасибо, – сказала я.

– Камилла, поди ко мне, – попросила она, протягивая руки.

Я подошла к кровати, она обняла меня, прижала к себе, и ее слезы брызнули мне на щеки.

– О, Камилла, не ненавидь меня, не ненавидь меня уж слишком-то, – рыдала она.

– Да что ты, мамочка, – сказала я и стала целовать ее, утешая, точно она была ребенком, а матерью – я. Но когда я поглядела на нее пристально, то увидела, что она сегодня выглядит совсем не молодо. Так, как мать и должна выглядеть.

Она всегда очень радуется, когда нас принимают за сестер. Но сегодня у нее были глубокие синие круги под глазами и лицо слегка опухло, так что мне захотелось обнять ее и загородить, чтобы она себя не увидела в зеркале.

– Мамочка, я люблю тебя, я тебя очень люблю, – все повторяла я. Мы обнялись и так сидели, покачиваясь, обнявшись, пока мама не перестала плакать и не откинулась на подушки, всхлипывая тихонько, как уставшее дитя.

Я сходила в ее ванную, намочила маленькое полотенечко холодной водой, вытерла ей глаза, потом взяла одеколон с ее туалетного столика и протерла лоб… Она лежала с закрытыми глазами, приговаривая:

– О, как хорошо, Камилла, как замечательно.

А я чувствовала себя какой-то постаревшей.

А потом она сказала:

– Я знаю, дорогая, я совсем, совсем не взрослая, незрелая. Но как, как можно, чтобы человек был доволен, если в тебе все не такое, как ему хотелось бы? Я не обладаю блестящим умом, как он. Все, что я могу предложить ему, – это мою любовь. Но когда он говорит: «Поздравляю тебя с тем, что ты такая невзрослая», то он как бы пронзает ножом мое… Однажды он даже сказал: «Поздравляю тебя с тем, что ты ко мне так холодна». Это к нему-то я холодна? Он причинил мне боль, более чем… Но я люблю его. Я даже попыталась быть менее навязчивой со своей любовью, но я не могу задушить в себе эту жажду тепла.

Она на мгновение замолчала, прикрыв рот рукой каким-то совершенно детским жестом, а потом добавила шепотом:

– Если бы только мама была жива, если бы я могла с ней поговорить! Я не в силах побороть эту необходимость с кем-то поговорить. О, если бы человек мог не взрослеть, Камилла! Если бы можно было навсегда остаться ребенком! Я слишком слабая, чтобы… О, Господи, помоги мне!

И она снова заплакала, говоря:

– Он бы убил меня, если бы наконец понял… Он бы убил меня… Рефферти бешеный человек, Камилла, ты не знаешь, какой он бешеный.

– Зачем бы это папе понадобилось убивать тебя, мама? – спросила я, и неожиданно мой голос оказался холодным, как мрамор.

Она вдруг перестала плакать, села на кровати, протянув ко мне руки:

– О, Боже мой, Камилла! Что я тебе сделала? Что я такое сказала? Конечно, он не стал бы меня убивать. У меня просто истерика. Я сама не знаю, что говорю. Позови доктора Уоллеса. Позови его ко мне.