Камешки на ладони - [49]

Православность и духовность запорожцев получаются как-то на словах, вернее, в них приходится верить на слово. Да, они воюют за православную веру, против «бусурменов» и нехристей. Но, может быть, сами они молятся, ведут себя по-христиански? О нет, они только едят, пьют и гуляют.

«Первый, кто попался им навстречу, это был запорожец, спавший на самой средине дороги, раскинув руки и ноги… Закинутый гордо чуб его захватывал на пол-аршина земли. Шаровары алого дорогого сукна были запачканы деггем для показания полного к ним презрения… И Фома, с подбитым глазом, мерял без счету каждому пристававшему по огромнейшей кружке… В воздухе далече отдавались гопаки и тропаки, выбиваемые звонкими подковами сапогов… Это было какое-то беспрерывное пиршество… Всякий приходящий сюда позабывал и бросал все, что дотоле его занимало. Он, можно сказать, плевал на свое прошедшее и беззаботно предавался воле и товариществу таких же, как сам, гуляк, не имевших ни родных, ни угла, ни семейства, кроме вольного неба и вечного пирй души своей… Охотники… до золотых кубков, богатых парчей, дукатов и реалов во всякое время могли найти здесь работу… Поднялась гульня, какой еще не видывали дотоле Остап и Андрий. Винные шинки были разбиты; мед, горелка и пиво забирались просто, без денег; шинкари были уже рады и тому, что сами остались целы. Вся ночь прошла в криках и песнях, славивших подвиги. И взошедший месяц долго еще видел толпы музыкантов, проходивших по улицам с бандурами, турбанами, круглыми балалайками… Наконец хмель и утомленье стали одолевать крепкие головы. И видно было, как то там, то в другом месте падал на землю козак. Как товарищ, обнявши товарища, расчувствовавшись и даже заплакавши, валился вместе с ним. Там гурьбою улегалась целая куча; там выбирал иной, как бы получше ему улечься, и лег прямо на деревянную колоду. Последний, который был покрепче, еще выводил какие-то бессвязные речи; наконец и того подкосила хмельная сила, и тот повалился – и заснула вся Сечь».

Но вот Сечь двинулась защищать православие.

«Войско… облегло весь город и от нечего делать занялось опустошеньем окрестностей, выжигая окружные деревни, скирды неубранного хлеба и напуская табуны коней на нивы, еще не тронутые серпом, где, как нарочно, колебались тучные колосья, плод необыкновенного урожая, наградившего в ту пору щедро всех земледельцев. С ужасом видели с города, как истреблялись средства их существования. А между тем запорожцы, протянув вокруг всего города в два ряда свои телеги, расположились так же, как и на Сечи, куренями, курили свои люльки, менялись добытым оружием, играли в чехарду, в чет и нечет и посматривали с убийственным хладнокровием на город… Скоро запорожцы начали понемногу скучать бездействием и продолжительною трезвостью… Кошевой велел удвоить даже порцию вина… Возле телег, под телегами и подале от телег – везде были видны разметавшиеся на траве запорожцы. Все они спали в картинных положениях…»

Как известно, в это время, пробравшись из осажденного города подземным ходом, пришла к Андрию татарка, служанка молодой польки, и повела Андрия тем же подземным ходом в город к полякам.

И тут у Гоголя находятся не только другие слова и другие краски, но меняется сама тональность, сама музыка повествования. Что же противопоставлено опившемуся и объевшемуся, развалившемуся на траве и храпящему войску христову?

«Они очутились под высокими темными сводами монастырской церкви. У одного из алтарей, уставленного высокими подсвечниками и свечами, стоял на коленях священник и тихо молился. Около него с обеих сторон стояли также на коленях два молодые клирошанина в лиловых мантиях с белыми кружевными шемизетками сверх их и с кадилами в руках. Он молился о ниспослании чуда: о спасении города, о подкреплении падающего духа, о ниспослании терпения… Несколько женщин, похожих на привидения, стояли на коленях, опершись и совершенно положив изнеможенные головы на спинки стоявших перед ними стульев и темных деревянных лавок; несколько мужчин, прислонясь у колонн и пилястр, на которых возлегали боковые своды, печально стояли тоже на коленях. Окно с цветными стеклами, бывшее над алтарем, озарилося розовым румянцем утра, и упали от него на пол голубые, желтые и других цветов кружки света, осветившие внезапно темную церковь. Весь алтарь в своем далеком углублении показался вдруг в сиянии; кадильный дым остановился в воздухе радужно освещенным облаком. Андрий не без изумления глядел из своего темного угла на чудо, произведенное светом. В это время величественный рев органа наполнил вдруг всю церковь; он становился гуще и гуще, разрастался, перешел в тяжелые рокоты грома и потом вдруг, обратившись в небесную музыку, понесся высоко под сводами своими поющими звуками, напоминавшими тонкие девичьи голоса, и потом опять обратился он в густой рев и гром и затих. И долго еще громовые рокоты носились, дрожа под сводами, и дивился Андрий с полуоткрытым ртом величественной музыке».

«На верху лестницы они нашли богато убранного, всего с ног до головы вооруженного воина, державшего в руке молитвенник. Он было возвел на них истомленные очи, но татарка сказала ему одно слово, и он опустил их вновь… В комнате горели две свечи; лампада теплилась перед образом; под ним стоял высокий столик, по обычаю католическому, со ступеньками для преклонения коленей во время молитвы… Эта была красавица – женщина во всей развившейся красе своей. Полное чувство выражалося в ее поднятых глазах… Еще слезы не успели в них высохнуть и облекли их блистающею влагою, прохладившею душу. Грудь, шея и плечи заключились в те прекрасные границы, которые назначены вполне развившейся красоте…»