Камероны - [75]

– Вы первый, кто перешагнул через наш порог, – сказала Сара и отвернулась; когда же он вместо того, чтобы ужаснуться или хотя бы выразить сожаление, вдруг расхохотался так же неожиданно, как она заскулила, она даже обиделась.

– Да как же, черт возьми, я мог перешагнуть через ваш порог, когда у меня и ног-то нет?

Это звучало жутковато, но логично: конечно же, первый гость должен ногами перешагнуть через порог, и Сара тоже рассмеялась – сначала от облегчения, а потом оттого, что смеялся он, и вскоре оба уже хохотали неизвестно над чем, безудержно, как бывает, когда смех перестает быть просто смехом и перерастает во что-то другое. Наконец они успокоились.

– О, господи, я так не смеялся с тех пор, как… сам не знаю, с каких пор. Да, наверно, никогда так не смеялся, – сказал Сэнди Боун и чокнулся с ней. – А ну, до дна шахты! Это вовсе не значит, что я когда-нибудь еще туда спущусь. – При этом он отнюдь не взывал к ее сочувствию.

– Когда же вы вышли из больницы?

– Давно уже. Года два тому назад. А то, пожалуй, и больше. Но я, понимаете, не хотел возвращаться домой, пока не освоюсь с этими штуками. Не хотел я, чтоб еще и это осложняло мне жизнь.

– Да, конечно.

Она начала ощущать действие выпитого виски, и это ей нравилось. Ей вдруг стало трудно смотреть ему в глаза – она боялась их, боялась чего-то, таившегося в этой ясной голубизне. В его глазах не было ни боли, ни стыда – того, что она видела в глазах других изуродованных, выброшенных из жизни молодых мужчин и парнишек, словно так получилось по их вине.

– Я, конечно, человек покалеченный, но не калека.

И Сара снова расхохоталась. Смех этот озадачил его, но ей трудно было объяснить, почему она засмеялась.

– Видите ли, просто это очень похоже на то, что говорит моя мама: мы рубим уголь, но мы не углекопы.

Он не понял, но не стал уточнять. Он окинул взглядом комнату, и Саре приятно было, что в доме такой порядок.

– Мне говорили, ваша мама – недотепа, подумать только!

Она недоуменно посмотрела на него. Он решил, что это из-за слова.

– Понимаете: грязнуля.

– Я поняла.

– Вы же пришлые, так что можете и не разуметь этого слова.

– Пришлые? Да я родилась здесь. Ходила здесь в школу.

– Угу. Я иной раз видел, как вы шли из школы домой. У вас были такие длинные косы.

– Ох…

– Вы были самая красивая.

Она затрясла головой.

– Ну, хорошо, самая милая. Так правильней будет. Эми Хоуп была самая красивая в те времена. А сейчас она в Данфермлине – торгует собой на улице.

– Нет.

– Это правда.

– Ох!..

– Она и ко мне приставала. Да только потом признала меня.

В голове у Сары все шло кругом, все было как во сне – немножко из-за выпитого виски, а главным образом из-за разговора с этим человеком. Она встала и засуетилась чтобы привести себя в чувство.

– А потом, конечно, со стыда убежала без оглядки.

Он громко фыркнул.

– Да вы не знаете Эми Хоуп, – сказал он. – Ничего подобного. Она сказала, что любого парня из Питманго ублажит бесплатно.

Сара вспыхнула и хотела было выбежать из комнаты. Но тотчас спохватилась: нельзя же бросить его одного в кресле – она ведь не знала, сможет он оттуда выбраться без чужой помощи или нет. И она вернулась к своей стирке.

– О, господи, – услышала она. – Вы уж меня извините. Какой же я болван. Просто я почувствовал себя, вернее, чувствую, как дома. Понимаете?

– Да.

– Я забылся. Вы меня простите?

Она выжала рабочую фуфайку Джемми, и ей вдруг стало жаль этого парня. Ему никогда уже больше не понадобится такая фуфайка. А для Сары представление о мужчине было неразрывно связано с работой в шахте.

– Я вас прощаю.

Но ни тот, ни другая не знали, как вновь завязать разговор. Он еще плеснул ей виски.

– Недотепа! – повторил он. – Ну, и вруны же! Да я мог бы есть с этого пола. Это самый чистый дом на всей Тошманговской террасе.

– Только не тогда, когда мужчины приходят из шахты.

– Ох, а что же в таком случае называется чистотой?

Она увидела, как лицо его, такое цветущее и веселое, помрачнело. Не надо было ей затрагивать эту тему.

– А вы скучаете по шахте? – спросила Сара.

– О, да!

Он насупился, и она решила: пусть еще выпьет. Время перешло на вторую половину дня, и в дом проникли косые лучи солнца, покрыв тусклой позолотой все, что попадалось на их пути, – дурманящая пора, особенно если ты сидишь в кресле и свет падает на тебя.

– Нравилось мне это: доберешься до «Колледжа» весь потный, усталый, но, понимаете, чувствуешь, что поработал, и поработал как следует, выпьешь доброго пивка, а там тебя ждет баня и чай, и весь вечер впереди, делай что хочешь, ох, и нравилось мне все это. Нравилось, понимаете, даже там, внизу: рубишь уголь, откалываешь кусок за куском, зарываешься в него все глубже и глубже и откатываешь, откатываешь бадью за бадьей. Хорошие там люди внизу работают – это мне тоже нравилось.

Солнце освещало его ссутуленные, покатые плечи – широкие плечи углекопа, подумала Сара, – и его волосы, такие светлые, а сейчас на солнце даже красноватые, так что, если вдруг повернуться и посмотреть, можно подумать, что голова у него в огне.

– А теперь что вы станете делать?

Опасно было задавать такой вопрос этому человеку, но, сама не зная почему, она почувствовала, что должна это выяснить.