Камероны - [178]

Всем стало как-то неловко, и в то же время все были польщены. Ну, как можно отказать человеку, если он хочет взять твое имя?

– Значит, ты тоже хочешь быть собачьим сыном? – заметил Сэм.

– Ага, вот именно.

– Тогда считай себя им, – сказал Гиллон.

К этому времени Кинтайр уже почти совсем исчез из виду, и все же черная тень его еще где-то маячила на востоке. Они выходили из Северного пролива в открытое море, а оно возле Малл-оф-Кинтайр бурное. Гиллон чувствовал, как оно вздымается и опадает под килем, и зерно в трюмах слегка перекатывалось, вызывая на корабле качку.

– Тебя не будет мутить? – спросил Гиллон Мэгги. – А ведь море сейчас такое же бурное, как бывает в Стратиейрне.

Их мальчикам и девочкам уже всем по очереди было плохо, Йэн с самого утра лежал, свернувшись калачиком, точно зверек.

– Тошнит только молодых и сильных духом, когда внутри у них все бурлит, а я для этого уже слишком стара. Я переступила этот возраст.

Сначала он внутренне согласился с ней и ничего не сказал, а потом с удивлением обнаружил, что злится на нее. Он отвел ее в сторонку.

– Ничего ты не переступила, – сказал Гиллон. – Слишком рано собралась умирать. Не смей умирать при мне – твое время еще не настало. Ведь тебе же только сорок лет – даже и сорока-то нет. Ты права не имеешь так говорить. Да ты просто обязана еще не один год подарить мне.

На краю мола горел маяк, и, хотя им не видно уже было Шотландии, они все еще видели свет маяка.

– Ох, до чего же я тогда испугалась, – сказала вдруг Мэгги, – когда Дрисдейл высветил нас прожектором.

Гиллон удивился.

– Ты? Испугалась? Ты мне об этом никогда не говорила.

– Я боялась, что утону.

– Ты этого мне никогда не говорила.

– Нет, никогда не говорила.

Оба чувствовали, что они подошли к чему-то очень важному и сокровенному для обоих, чего, быть может, они не сумеют даже выразить словами.

– Мне следовало тогда сказать тебе это, – заметила Мэгги, – теперь я понимаю. Но не уверена, что я это знала тогда.

– Мне тоже было страшно.

– Я знаю.

– Мы могли бы помочь друг другу.

– Я знаю.

Последние лучи солнца оказались много ярче, чем можно было предполагать, – они прорезали корабль, словно огонь крылья мотылька, окружив его ореолом мягкого призрачного света. Сумерки уже сгущались.

– Кстати, насчет того, что для тебя жизнь вроде бы кончена. Ты обязана еще долго жить, – сказал Гиллон.

– Ради кого?

Гиллон указал на их детей, выстроившихся вдоль поручней и глядевших назад, в сторону медленно исчезавшего света.

– Они сами могут теперь о себе позаботиться.

Он снова разозлился на нее за то, что она заставляла его полностью раскрыться. И больно схватил ее за руку.

– Ах, Мэнти… ради меня. Ради меня.

Двое или трое из детей обернулись на звук отцовского голоса, а потом снова повернулись к морю, но Роб-Рой подошел к родителям.

– Ну, вот и все, – сказал Роб. – Прощай, Шотландия, страна нищеты и невежества. Лучше жить подальше от тебя. – Он достал бутылку из кармана пиджака. – Прощай и зелье. – И, швырнув бутылку за борт в море, посмотрел на родителей.

– Это хороший поступок, Роб. Прекрасный жест.

– Это не жест.

– Время покажет, – сказала мать.

– Да уж, оно всегда все показывает.

К ним подошли и остальные. Вода впереди стала совсем черная, спустилась ночь, и пора было уходить с палубы. День у них выдался длинный. Они пожелали друг другу спокойной ночи. Сара плакала, но никто из остальных не проявлял особых эмоций от расставания с родным краем. Они сошли вниз в столовую поиграть в карты, прежде чем залезть в свои люльки. Гиллону захотелось взять Мэгги за руку. Но когда он протянул руку, то пальцы его не нащупали ее руки на поручне, а когда он обернулся, то обнаружил, что она ушла, и ему стало грустно и даже немного горько, но ему не захотелось сейчас же следовать за ней.

И он продолжал стоять у поручня и смотреть на то, как фосфоресцирующие волны накатываются на корабль и звездами взрываются у его бортов. Потом он услышал ее шаги по лестнице, ведущей на палубу, – видеть ее он не мог, так как фонарей не зажигали. Но ему показалось, что он увидел взмах руки и уж точно увидел всплеск волны и закрутившуюся в волне воронку и пену, и снова гладь.

– Что ты сделала? – опросил Гиллон. – Что ты бросила?

– Ты знаешь.

Он попытался угадать, но ничто не приходило в голову.

– О, господи, Гиллон. Копилку, дружище. Копилку!

Вот так же, как и в тот день, когда он впервые с ней встретился, он не нашелся, что сказать. Он не знал таких слов, которые могли бы описать ее жертву.

– Вот что я думаю, – сказала наконец Мэгги.

Гиллон смотрел на море. Он пришел к выводу, что так оно лучше, когда не смотришь на человека, который пытается тебе что-то сказать.

– Я много над этим думала. Мне кажется, я смогу быть счастливой, но не знаю, – сказала Мэгги. – До сих пор я никогда не пробовала.

Впереди, Гиллон знал, лежали Гебридские острова, но он так и не увидит их теперь. А жаль, потому что ему всегда хотелось их увидеть.

– Так попробуй.

– Да, это я и собираюсь сделать. – Силой своей воли она заставила его посмотреть на нее. – Но, понимаешь, я ведь не могу так уж очень измениться. Тебе это понятно, Гиллон?