Камероны - [172]
– Сэр, у меня нет защитника.
– Но ты же говоришь на языке английской королевы, да?
– Да, сэр.
– Тогда сам и будешь себе защитником. Ну, начали. Как все произошло?
– Так вот, я находился в своей каморе… – начал Гиллон.
– Разве ты не углекоп?
– Мы называем то место, где работаем, каморой, сэр, или забоем.
– Говори «забой». Так меньше будет путаницы. Принесите-ка воды!
Гиллон основательно, со всеми подробностями описал, как кирка прошла сквозь стену и вонзилась ему в плечо.
– Страшноватая история, сказал бы я, – заметил шериф, явно заинтересовываясь делом. Это не то, что свод обрушился кому-то на голову, подумал он.
Вызвали мистера Брозкока, и он принялся доказывать, что Гиллон не должен был находиться в этом забое.
– А почему? Есть у вас факты, подтверждающие это?
– Нет, сэр, строго говоря, нет. Просто, как управляющий шахтой, я знаю.
В зале загоготали – все Камероны, и мистер Селкёрк, и кое-кто из Двадцати Одного семейства, пришедшие в Кауденбит посмотреть, как будут колошматить их лейрда. В смехе – особенно в смехе, возникающем спонтанно, вдруг – заключена порой такая правда, что ее не подделаешь и не перечеркнешь.
– Когда в последний раз вы спускались в шахту, не считая того дня? – спросил шериф Финлеттер.
«Великолепно, – подумал Гиллон, – до чего же в точку он попал». На душе у него стало легче: значит, есть правосудие в стране, которой правит закон.
– М-м, – промямлил Брозкок. – Стойте, стойте…
– Запомните, сэр, и запомните как следует, что вы несете ответственность за неверные показания суду. Если вы этого не знаете, клерк вам сейчас зачитает.
И ему зачитали. Пять лет тюрьмы и (или) пятьсот фунтов стерлингов штрафа.
– Мои обязанности не требуют, чтобы я каждый день спускался в шахту, ваша честь…
Снова взрыв смеха.
– Мне бы следовало прекратить этот смех, – сказал шериф, не обращаясь ни к кому конкретно, – но он кое о чем говорит. Так когда же?
Брозкок покраснел от злости. Он приложил пальцы к виску и задумчиво уставился в потолок.
– Я бы сказал, что слишком ты жирен для шахты, – заметил Финлеттер.
– Ваша честь, – вмешался мистер Риддл, – только потому, что человек своим телосложением похож на… на…
– Хряка, – подсказал Селкёрк.
– Я протестую, ваша честь.
– Протест принят. Так на что же он похож? Можете придумать лучшее слово.
Договорились на выражении «крепко сбитый».
– Таким я был двадцать лет назад, – вздохнул Брозкок.
– И сколько же у тебя работает углекопов?
– Около восьмисот человек, сэр.
– И ты точно знаешь, где каждый из них в ту или иную минуту находится?
– Да, сэр.
– Еще воды! – приказал шериф, обращаясь к клерку.
В мгновение ока было изложено, как, выработав забой, углекоп проникает в соседний. Надо зайти в соседний забой, удостовериться, что он пуст, оставить на стене отметину, указывающую, что тут она будет пробита, вернуться к себе и продолбить стену.
– А вы проверили соседний забой? – Это уже было обращено к Елфинстоуну, занявшему место для свидетелей.
– Нет, сэр, совсем нет, сэр, ничего мы не проверяли, сэр, никоим образом.
– Одного «нет» вполне достаточно. Ну и!вы стали долбить?
– Ничего подобного. Сказано было садануть по стене – о, господи, какой это был ужас! – и мне дали попробовать, и вот моя кирка проломила стену и врезалась прямо в плечо этого несчастного малого. Ну я, конечно, тут же…
– Ты хочешь слышать, что было дальше? – спросил Финлеттер Гиллона.
– Нет, сэр. По мне, так лучше об этом забыть.
– В таком случае, сэр, вы можете сойти с возвышения.
– Сойти? Мне? И это все? Проделать такой путь от самого Эдинбурга для… для этого?
– Вы уже достаточно сделали или, может быть, нет?
– Весьма сожалею, – сказал Елфинстоун Гиллону, проходя мимо него на свое место. – Просто передать вам не могу, как я об этом сожалею. В жизни больше не спущусь в шахту. Это ужас какой-то.
– Сколько ты хотел бы получить? – спросил шериф.
– Четыреста фунтов за увечье, сэр.
– Совершенно нелепая сумма! – воскликнул Риддл.
– А сколько вы считаете возможным дать?
– Сорок фунтов, сэр.
– Совершенно нелепая сумма! – сказал шериф.
– Мы еще сегодня утром предлагали ему пятьдесят, ваша честь, – сказал Риддл.
– Ах так, значит, вы признаете, что виновны? Переходим в кабинет.
Там Гиллона заставили снять рубашку, осмотрели рубец от раны и бездействующую руку.
– Деньги для меня, конечно, очень важны, сэр, но я хочу добиться здесь того, чтобы человек имел право подать в суд за нанесенный ему ущерб, чтобы он мог получить компенсацию не по прихоти хозяина, а по закону.
– Хм… Ты говоришь, прямо как юрист. Страшная штука эта твоя рана. Почему она такая черная?
– Рану засыпают углем, чтобы остановить кровь, сэр.
– Гм-м-м… Воды! И зачем только людям нужно лезть в эти шахты?
– Голод, ваша честь, чему хочешь научит, – сказал Гиллон. Это понравилось шерифу.
Они вернулись в зал заседаний.
– Так вот, дело четко изложено, – сказал Финлеттер. – Для углекопа ты хорошо все изложил – большинство приходят и только бормочут что-то. Понять не могу, отчего это они так. Ну, а ты все изложил как следует.
– Я еще хотел сказать насчет «Желтой бумаги», сэр.
Шериф выглядел усталым и грустным. Он подозвал к себе Брозкока, и все видели, как управляющий закивал и сказал: «Да, сэр», а потом повернулся и покинул зал суда.
Вторая часть романа "Мне бы в небо" посвящена возвращению домой. Аврора, после встречи с людьми, живущими на берегу моря и занявшими в её сердце особенный уголок, возвращается туда, где "не видно звёзд", в большой город В.. Там главную героиню ждёт горячо и преданно любящий её Гай, работа в издательстве, недописанная книга. Аврора не без труда вливается в свою прежнюю жизнь, но временами отдаётся воспоминаниям о шуме морских волн и о тех чувствах, которые она испытала рядом с Францем... В эти моменты она даже представить не может, насколько близка их следующая встреча.
Они встретили друг друга на море. И возможно, так и разъехались бы, не узнав ничего друг о друге. Если бы не случай. Первая любовь накрыла их, словно теплая морская волна. А жаркое солнце скрепило чувства. Но что ждет дальше юную Вольку и ее нового друга Андрея? Расставание?.. Они живут в разных городах – и Волька не верит, что в будущем им суждено быть вместе. Ведь случай определяет многое в судьбе людей. Счастливый и несчастливый случай. В одно мгновение все может пойти не так. Достаточно, например, сесть в незнакомую машину, чтобы все изменилось… И что тогда будет с любовью?..
Эта книга не только о фашистской оккупации территорий, но и об оккупации душ. В этом — новое. И старое. Вчерашнее и сегодняшнее. Вечное. В этом — новизна и своеобразие автора. Русские и цыгане. Немцы и евреи. Концлагерь и гетто. Немецкий угон в Африку. И цыганский побег. Мифы о любви и робкие ростки первого чувства, расцветающие во тьме фашистской камеры. И сердца, раздавленные сапогами расизма.
Каково быть дочкой самой богатой женщины в Чикаго 80-х, с детской открытостью расскажет Беттина. Шикарные вечеринки, брендовые платья и сомнительные методы воспитания – у ее взбалмошной матери имелись свои представления о том, чему учить дочь. А Беттина готова была осуществить любую материнскую идею (даже сняться голой на рождественской открытке), только бы заслужить ее любовь.
Посреди песенно-голубого Дуная, превратившегося ныне в «сточную канаву Европы», сел на мель теплоход с советскими туристами. И прежде чем ему снова удалось тронуться в путь, на борту разыгралось действие, которое в одинаковой степени можно назвать и драмой, и комедией. Об этом повесть «Немного смешно и довольно грустно». В другой повести — «Грация, или Период полураспада» автор обращается к жаркому лету 1986 года, когда еще не осознанная до конца чернобыльская трагедия уже влилась в судьбы людей. Кроме этих двух повестей, в сборник вошли рассказы, которые «смотрят» в наше, время с тревогой и улыбкой, иногда с вопросом и часто — с надеждой.
Страдание. Жизнь человеческая окутана им. Мы приходим в этот мир в страдании и в нем же покидаем его, часто так и не познав ни смысл собственного существования, ни Вселенную, в которой нам суждено было явиться на свет. Мы — слепые котята, которые тыкаются в грудь окружающего нас бытия в надежде прильнуть к заветному соску и хотя бы на мгновение почувствовать сладкое молоко жизни. Но если котята в итоге раскрывают слипшиеся веки, то нам не суждено этого сделать никогда. И большая удача, если кому-то из нас удается даже в таком суровом недружелюбном мире преодолеть и обрести себя на своем коротеньком промежутке существования.