Камера смертника - [22]

Знаменитая в этом мире поза «ку». Широко расставленные ноги, широко разведенные в стороны руки, запрокинутая голова, широко открытый рот. Проверка камер, проверка заключенных – все происходит одновременно. Ощупывание, заглядывание в рот. Я заметил, что инспекторы ведут себя как машины, и все одинаково. При осмотре камер кто-то обязательно находится внутри лицом к двери и почти в проеме. При обыске заключенных кто-то обязательно стоит чуть в стороне и лицом к ним – страхует своего товарища на случай нападения или иных нештатных ситуаций.

И никто не разговаривает с подопечными, никто не смотрит им в лица. Скорее смотрят сквозь них, так будет точнее. Вот заключенные, как я заметил, наоборот, стараются поймать глазами взгляд инспекторов. Напряженно, как-то просительно, с заискивающей недоброжелательностью. Может, мне это кажется. Насчет взглядов надо будет спросить, а вот напряжение ощущается дикое.

Я смотрю на инспекторов, на их действия, на выражения лиц. Движения быстрые, отработанные, но поразило меня другое. Все движения какие-то… незаконченные, что ли, с запасом. Похоже, что это постоянная готовность к нештатной ситуации. Мне пришла в голову дикая мысль. А что, если сейчас издать какой-нибудь громкий резкий звук? Грохнуть тарелкой о железную дверь или заорать… Идиотская мысль, но охранники наверняка среагируют мгновенно. Мгновенно и правильно.

Меня подмывает подойти ближе к тому месту, где возле очередной камеры происходит проверка. Я даже шевельнулся, хотя мне строго-настрого запрещено подходить к заключенным. И тут я улавливаю ответное синхронное движение двух инспекторов неподалеку. Опаньки! Оказывается, ко мне тут тоже запрещено поворачиваться спиной. Эти двое ребят успевали контролировать ситуацию и в коридоре, и контролировать меня. Ясно! Кто его знает, этого приезжего журналиста, что у него там на уме. И кто их знает, какие распоряжения у них относительно меня самого. Нет уж, будем выполнять рекомендованное и не будем делать резких движений.

– Вопросы? – звучит периодически голос инспектора.

Голос одного из заключенных, наверное, дежурного по камере, отвечает об исправном состоянии оборудования камеры. Все, что я слышу, в смысле переговоров, звучит как два машинных голоса. Ни посторонних интонаций, ни эмоций. Сухо, казенно, ни одного лишнего слова. А ведь это, наверное, мучительно – сознавать, что с тобой изо дня в день на протяжении многих и многих лет разговаривают не только равнодушно. Даже так, как будто тебя нет, как будто инспектор разговаривает со стенкой. Наверное, это похуже, чем крики, угрозы, ругань, побои. Там хоть какие-то эмоции, а тут действительно ничего человеческого. Нет тебя, ты не человек. От этого можно сойти с ума. Или копить и копить злобу, которая нет-нет да и вырвется наружу во всплеске девиации. Или суицида.

Восемь часов десять минут. С сопровождающим я поднимаюсь по вчерашней лестнице на смотровую площадку над прогулочными двориками. Как раз начинается вывод на прогулку. Я облокачиваюсь на железное ограждение и смотрю вниз. Вчера, когда здесь было пусто, у меня возникали какие-то ассоциации с хищниками, которые будут ходить по клеткам внизу и злобно взрыкивать, пуская желтые хищные взгляды наверх. По одному, по двое появляются черные фигуры, захлопываются за ними решетчатые двери. Причем со вчерашнего дня я этого звука наслушался уже до тошноты. Этот характерный для железа лязг, наверное, тоже может свести с ума кого хочешь. Меня, например, уже аж передергивает.

Люди в черном не разговаривают между собой. Нет, вон кто-то перебросился парой фраз. Двое ходят, меряя шагами маленькую клетку. А вон тот уперся лбом в решетку, ухватился за нее руками и смотрит в небо. Или с такого расстояния мне кажется, или у него в самом деле побелели костяшки пальцев от того, с какой силой он сжимает толстые прутья. Привели еще одного. Идет как сомнамбула. Как только за ним захлопнулась решетчатая дверь, он сразу подошел к решетке, сполз по ней спиной, уселся прямо на потрескавшийся старый асфальт и смотрит перед собой пустыми глазами. Понимает ли он, что его вывели на прогулку, воспринимает ли он вообще окружающий мир?

А вот интересный тип. Движения несколько дерганые, нервные, но он активен. Походил немного, глубоко вдыхая воздух. Теперь подошел к турнику и стал подтягиваться. Сильными рывками он подбрасывает тело к перекладине, на лице напряжение. От усилий или от сознания своего пребывания тут? Может, он тут недавно, еще не опустился, не согнулся. Или такой сильный характер, что не поддается характерному изменению психики. Я поворачиваюсь к охраннику и спрашиваю фамилию этого заключенного. Он называет.

Стоя наверху, я не замечаю, как пролетают полтора часа. Заключенных начинают возвращать в камеры. Я ходил с моим новым провожатым и наблюдал, делая пометки в блокноте. Жизнь смертников предстала передо мной как серая, казенная череда процедур. От подъема до отбоя я наблюдал весь их распорядок, включая обязательный медицинский обход, обед, обход администрации, прием по личным вопросам. И все монотонно, все казенно, все по часам и одними и теми же из года в год произносимыми фразами.