Каменный пилот - [3]

Так, идея: подумаю-ка я о Мигуне…

Точно. Мигун. Мой милый щенок, малыш-зубоскал. Наверное, ему было всего лишь несколько часов отроду, когда я впервые увидела его угнездившимся в огромных, протянутых ко мне, руках мамы.

— Держи, Моджин, цветочек мой, — сказала она радостно, и её налитые кровью глаза сверкнули, когда она вручила мне зверушку. — Смотри, что я тебе принесла.

Я улыбнулась. Хоть матери-злыднетроги и выглядели огромными и страшноужасными, но со своими детьми они были исключительно нежны и заботливы. Подсовывая дочерям на воспитание домашних зверьков, они верили, что те в свою очередь станут хорошими матерями. И Лоэс не была исключением.

— А кто это? — поинтересовалась я.

Мохнатая рыжая тварюшка с сильными задними ногами и большим-пребольшим ртом таращилась на меня широко раскрытыми доверчивыми глазами.

— Жители Навершья зовут их зубоскалами, — улыбнулась в ответ Лоэс. — Этот — ещё щенок. Знаешь, на той медной сосне, что у входа в пещеру, кладка вывелась, и малыш попал в наши тенёта. Из зубоскалов получаются отличные питомцы — они привязчивые, их легко воспитывать, и у нас не будет проблем, потому что он не болтун.

(Мы, троги, никогда не пустим в пещеру существо, которое может выдать тайну нашего существования.)

— Жаль только, что он мальчик, — сказала мама и хихикнула. — Как назовёшь-то?

Я посмотрела на крошечное созданье, и тут же его рот раскрылся, словно в улыбке, а огромные жёлтые глазищи на секунду захлопнулись.

— Мигун, — произнесла я. — Я буду звать его Мигуном.

С этого дня мы с Мигуном были неразлучны. Я кормила его толстыми розовыми червяками, живущими на шишковатых корнях плакучей ивы, причём он их ел только тогда, когда я их давила и они прекращали извиваться. Я кидала скользких червей в широко разинутую пасть щенка, а он нетерпеливо лаял и вилял тонким, как кнут, хвостом.

Мигун быстро подрос на диете из червяков, и мы принялись лазить с ним по всей пещере сверху донизу. Мы чупахались в свежем озере, гонялись друг за дружкой между гирляндами корней и играли в прятки среди домиков троговых сот. И лишь к одному месту Мигуну не следовало приближаться — к огромной колонне корней дуба-кровососа, находившейся в самом центре пещеры.

Когда эти корни сияли красным светом, он верещал от ужаса и мчался подальше, словно бы чуя, что там, наверху, священный дуб-кровосос глотает какую-то невезучую добычу. Ну, это было и к лучшему, потому что животным не разрешалось входить под корневой купол, где находился главный поильный корень, и где совершалась Кровавая Церемония.

Так, я не должна думать об этом.

Любимое место Мигуна было возле нижнего входа в тоннель, ведущий в Навершье. Всякий раз, когда мы туда приходили, он начинал волноваться и рваться, и высоко подпрыгивать на сильных лапах, вываливая язык из широкой пасти. Он нюхал воздух, идущий снаружи, и в его янтарных глазах загоралось что-то дикое. Порой мне приходилось буквально утаскивать его оттуда на верёвке из корней болотника, привязанной к ошейнику. Но с каждым днём Мигун становился всё сильнее.

Когда я рассказала о его поведении маме, она улыбнулась и нежно взъерошила мне волосы.

— Не забывай, желудёнок, — сказала она, — что настоящий дом Мигуна — Навершье. Зубоскал должен жить на самых макушках деревьев, и это зов его природы…

— Но его дом здесь, со мной! — запротестовала я. — Он — мой Мигун, и я люблю его!

— Скоро твоя Кровавая Церемония, — нежно сказала Лоэс. — После неё твои чувства изменятся. У тебя не останется времени на зверьков, ты должна будешь растить свою собственную дочь.

— Я всегда буду любить Мигуна! — закричала я, яростно прижимая к себе щенка.

— Ты хорошо воспитывала его, но если действительно хочешь доказать свою любовь, то отпусти его, прежде чем станешь злыднетрогом, — отозвалась Лоэс.

Всякий раз, когда я вспоминаю дорогие мамины слова, у меня слёзы наворачиваются на глаза. Конечно, она была права. Я знала это, как и положено трогу двенадцати лет отроду. Зато я не знала — да и не могла знать, — что это доказательство любви навсегда изменит мою жизнь.

Я помню всё, как будто это произошло вчера. Осмотрев меня, Лоэс и другие злыднетроги отметили, что волосы мои обрели глубокий оранжевый блеск, моя белая кожа стала отливать жемчугом, а глаза засверкали ярче и синее, чем когда бы то ни было. Они сочли, что я готова к превращению в злыднетрога, и поспешно взялись за подготовку главного поильного корня. Моя Кровавая Церемония должна была совершиться на следующий день. Оставалось сделать лишь одно.

Я проснулась с тяжёлым сердцем и трясущимися пальцами, взяла конец Мигунова поводка и отправилась ко входу в пещеру.

Я уводила моего дорогого зубоскальчика в Навершье, чтобы выпустить его на свободу.

Я помню ощущение верёвки из болотника, которую я крепко стискивала в ладонях, пока всё больше и больше беснующийся Мигун волок меня по тоннелю к миру наверху. Мы пробрались мимо тенёт, которые не впускали в пещеру посторонних, скользнули за острый выступ и поднялись по ровному склону…

И вот мы пришли и выглянули на залитую солнцем поляну. Корявый корень медной сосны скрывал маленькую дырку входа. Кругом высились величественные деревья, а между ними буйствовали растения Дремучих лесов помельче — сыроивы, колоколицы и пилолисты. Но что я запомнила лучше всего — лучше солнечного света, разбрызганного зайчиками, лучше шелеста раскачивающихся деревьев, лучше гудения лесных пчёл, лучше ухающего кашля далёкого лягвожора, — это шокирующее ощущение ветра на лице.