Каменные стражи - [7]

— Ну как, Шрам, получше тебе? — спросила парикмахерша, пригладив волосы Манфреда и разбудив его. — Придётся полежать здесь ещё некоторое время, потому что госпожи Обливии нет дома. Не знаешь, где отыскать её?

— Нет, Обливия… Уехала… Уехала!

— Куда?

— В Венецию… — с трудом прошептал Манфред, которого мучил жар.

— Уехала в Венецию?

— Лев над дверью… Зеркала… зеркала…

— Тебе нужно зеркало? Несколько зеркал?

— Тысяча семьсот…

Гвендалин усмехнулась:

— Нет, мне не столько лет, Шрам.

Манфред продолжал бредить:

— Тысяча семьсот… И пока я ждал… мой мотоцикл… зеркала… прокололи… Проклятые мальчишки… После Египта… с картой…

Гвендалин послушала его некоторое время, потом, видя, что понять ничего не может, ушла в кухню и позвонила домой Обливии Ньютон, оставив бог знает какое по счёту сообщение.

Потом набрала телефон матери.

— Ты и представить себе не можешь, что со мной приключилось. В самом деле не можешь. Да! Как ты догадалась? Это мужчина, да. Что значит наконец-то? Но это не так, как тебе кажется. Нет! Нельзя прийти и посмотреть на него. Он спит. Более того — бредит. У него очень высокая температура. Говорит, что из-за какой-то лошади упал со скалы. Может, проспорил все деньги. Так или иначе, доплыл до берега… И я нашла его. Конечно! Загадочно и чудесно! Что говоришь? Нет, разумеется, я не пустила его в дом грязным. Конечно, он был облеплен водорослями. И я одела его в пижаму Альфонса. Будет знать, как бросать меня накануне дня рождения. Она прекрасно подошла ему. Как будто для него покупала. Вот видишь! Думаю, это знак судьбы. Нет, не знаю. Пока что называю его Шрам.

В соседней комнате Манфред что-то громко говорил.

— Слышишь? Это он. Бредит. Я уже сказала тебе. Конечно. Я положила лёд… Он не помогает, и Шрам продолжает говорить про львов, про мотоцикл, Венецию… Наверное, он путешественник.

Гвендалин прикрыла трубку рукой. Манфред заговорил ещё громче.

— Извини, мама, я прервусь на минутку. Теперь он сердится на какого-то садовника и каких-то мальчишек. Позвоню тебе потом. Пока.

Гвендалин вернулась в гостиную посмотреть, как дела. Манфред метался на диване, сжимая одеяло, которым Гвендалин накрыла его.

— Дверь времени… на вилле, на вилле! Надо найти дверь! Но там ребята… дети… Нужно остановить этих проклятых мальчишек… Нужно остановить их!

Внезапно Гвендалин насторожилась.

— Тебе не кажется, что это уже слишком, Шрам?

— Остановить, закрыть, прекратить! — продолжал он. — Закрыть Дверь времени! Домой! Все домой!

Тут зазвонил телефон, парикмахерша поспешила снять трубку и произнесла:

— Гвендалин Мейноф, самые модные причёски. Мне очень жаль, но сегодня салон закрыт. Только стрижка на дому. Буду здесь ещё несколько секунд… — Она вдруг замолчала, а потом с упрёком проговорила: — Мама, но я же просила тебя не звонить по служебном номеру! Он говорит о мальчишках, которые заблокировали Дверь времени. Да. Ах, ну кому ты это говоришь! Учитывая, сколько всего нужно сделать, мне тоже не помешала бы Дверь времени!

Глава 6 В Венеции

Слабый рассвет окрасил розоватым цветом глициний густой туман над лагуной. Прекрасные здания и мосты Венеции постепенно выплывали из ночной темноты.

Яркий утренний луч осветил две фигуры у старинной двери и словно остановил их.

— Ты не поняла, Обливия… — произнёс Питер, кладя руку на дверь, как бы останавливая женщину, которая хотела открыть её. — Только один из нас может вернуться назад…

— Почему? — рассердилась Обливия. Она прекрасно знала, что если кто-то уходит в Дверь времени, то может и вернуться назад. — Ты ведь прибыл в Венецию через эту дверь. И не вернулся. Значит… Питер Дедалус отступил.

— Напомню тебе важную деталь, — сказал он. — Ты смогла открыть дверь в Доме с зеркалами. Открывать двери может только тот, кто проходил в них и возвращался.

— Но ты же не возвращался отсюда… — догадалась Обливия. — И это значит…

— Что какой-то венецианец прошёл в эту дверь вместо меня.

Обливия усмехнулась:

— Ты хочешь сказать… что в Килморской бухте находится венецианец, живший в восемнадцатом веке?

Питер тоже усмехнулся:

— Ну, если так рассуждать, то их там двое.

— Не понимаю.

— Жена Улисса Мура, Пенелопа, родилась тут. Венецианка, жившая в восемнадцатом веке.

— И это означает, что… — заговорила Обливия, пытаясь сообразить, что же это означает.

— Что кто-то согласился остаться вместо неё в Венеции, — объяснил Питер.

— И ты знаешь, кто это?

— Нет, — ответил часовщик. Потом порылся в кармане под плащом, достал венецианскую монету и покрутил её перед лицом Обливии. На золотом цехине была отчеканена дата: 1751.

— Давай бросим жребий, — предложил он.

— Ты же знаешь, я обожаю спорить!

— Но сначала хочу угостить тебя кофе.

Словно застывший во времени, необыкновенной красоты город уже проснулся.

Хозяева кафе выставили на тротуары столики для посетителей, торговцы тканями развернули на прилавках свои товары. Из лодок выгружали корзины с овощами и фруктами для утреннего рынка, а продавцы метёлок уже ходили по домам, предлагая свой товар.

Обливия и Питер сели за столик на канале Дружбы и заказали чёрный кофе. Когда его подали, обхватили чашки ладонями, чтобы согреться. Оба были в длинных грязных плащах, из-под которых, виднелась, однако, весьма различная одежда: фланелевые, выпачканные в саже брюки на Питере и чёрная кожаная куртка мотоциклиста на Обливии.