Каменное зеркало - [11]

– Это будет сущий ад, рейхсфюрер, – невинным голоском произнёс офицерик, улыбаясь помрачневшему Зельману.

Потом они шли по светлым залам, и Зельман, с возрастающим изумлением слушая невообразимую трепотню молоденького офицерика, внутренне метался от острого желания надавать парню затрещин и тем самым привести его в состояние, быть может, более соответствующее окружающему миру, до жгучего намерения любым способом выцарапать это сокровище из «Аненербе» и сделать его своим заместителем в «Реферате Н». Кажется, дело тут обернётся сотрудничеством, решил в конце концов генерал. И притом сотрудничеством долгим и успешным.

Из чёрной тетради

В сущности, рано или поздно я всё равно предстал бы перед эсэсовцами – если не в качестве нового сотрудника, то в качестве подозреваемого или обвиняемого. Думаю, в тридцать девятом Зельман уже знал о моём существовании – во всяком случае, о существовании некоего человека, обитавшего в одном из пригородов Мюнхена, в квартале старых особняков, а выяснение личности было лишь вопросом времени. Дело в том, что блокляйтерам[10] этого квартала подозрительно часто не везло.

Первый блокляйтер, трусливое, склонное к мелким пакостям животное, поначалу трепетал перед моим отцом – причиной тому был грозный отцовский нрав да холуйское пресмыкание партийца перед всем «аристократическим». Ему не раз доносили, что мой отец называет главу государства не иначе как «этот мелкий лавочник». Поначалу блокляйтер пропускал подобные сообщения мимо ушей, но тяжёлая болезнь отца и наша нищета вскоре развязали этому ничтожеству руки. У него была лишь одна страсть, не считая выпивки: он обожал вызывать своими словами опасливую настороженность в глазах мужчин и жалобный испуг (лучше со слезами) в глазах женщин. Моя мать, не проронившая ни слезы даже тогда, когда мой отец, едва разомкнув одеревеневшие губы, повелел привести священника (она отрезала: «Нет», и, я думаю, только поэтому отец выжил), блокляйтера холодно игнорировала, что выводило мерзавца из себя. Ему неинтересно было просто донести на нас. Он пытался запугивать, пытался насмехаться. Спрашивал у моей матери, как здоровье мужа, и тут же добавлял, что инвалиду в случае ареста придётся несладко. Лично вручал мне бланки вступления в гитлерюгенд (тогда членство в этой организации уже было повальным, но ещё не являлось обязательным), чтобы после либо с издевательским участием поинтересоваться, не отказали ли мне из-за моего косоглазия, либо порассуждать о нашей «спеси» и в сотый раз пригрозить сообщить о нас «куда следует». Такие бланки тогда распространяли и в гимназии: «Почему ты ещё не в гитлерюгенде? Если ты за Гитлера и гитлерюгенд, заполняй бланк. Если не хочешь вступать, напиши о причинах…». Я вообще ничего не писал.

Потом, после истории с моей сестрой, блокляйтер над нами измывался уже в открытую. «Неудивительно, что барон так сдал. Подумать только: сын – урод, а дочь – шлюха». То, что я однажды наговорил в ответ на очередное его оскорбление, уставившись ему в глаза, – теперь я понимаю – было настоящим, образцовым проклятьем, пущенным в упор. В тот же день блокляйтер отравился, вскоре сломал обе руки, затем у него сгорел дом. Затем он исчез куда-то – говорили, он был арестован, – и на его место пришёл новый. Этот не докучал нам целый год, а потом регулярно посещавший моего отца доктор донёс блокляйтеру о том, что отец сравнивает партию со свинофермой. И тогда история повторилась.

Кроме того, я опрометчиво взялся практиковаться на главных осведомителях блокляйтера, которых начали одолевать разнообразные недуги – то поочерёдно, то всех вместе. Я всё отчётливей осознавал свою силу, могущую стать незримым оружием против всех тех, кто пытался опорочить нашу обнищавшую, увязшую в долгах семью, лишить нас последнего, что ещё оставалось – доброго имени да ветхого дома, где высокие сумрачные потолки с потрескавшейся лепниной нуждались в штукатурке и побелке ещё, должно быть, с кайзеровских времён. Я тайком ходил в публичную библиотеку, чтобы прочесть все книги об оккультизме, которые мне только удавалось найти. Кое-что записывал в тетрадь, зарисовывал различные символы. И учился. Пытался повторять некоторые действия, описанные в книгах, и воспринимал как должное то, что всё у меня получалось очень легко.

Третий блокляйтер вёл себя осторожно, и он-то, будучи человеком неглупым, в конце концов сообщил «куда следует» и «что следует».

После зачисления в университет я сам слёг с неизвестной хворью – с жаром, ломотой в костях, постоянным кровавым привкусом во рту – проклятья непременно возвращаются к тому, кто их произносит, а я тогда не умел защищаться. В первый раз после болезни выйдя на улицу, я почувствовал, что за нашим домом следят. Позже я узнал, что это были инквизиторы Зельмана. Он в середине тридцатых возглавил независимую группу «Реферат H» в составе гестапо, позже переформированную в отдел IVH, фигурировавший лишь в секретных документах рейха. Работников этой структуры острословы окрестили «Hexenjäger» – «охотники на ведьм». Отдел был создан для выявления и ареста людей со сверхъестественными способностями, оппозиционно настроенных по отношению к режиму.