Камень. Пещера. Гора - [36]

Урал пережил три металлургических бума — два до нашей эры (бронзовый и железный века), а третий — уже недавно, в Петровские времена, XVIII век, так что на протяжении пяти тысяч лет непрерывный поток металла шел отсюда во все стороны света. Неисчерпаемый Урал всегда потреблялся беспощадно, но почтительное отношение к камню сохранилось до сих пор. На это есть свои, чисто местные причины. Все, изготовленное на Урале, немедленно уходило отсюда; здесь оставались память и камень, предание и мастерство. Бажовский Прокопьич именно об этом и говорит: «Мало ли я всяких штук выточил да вырезал, а куда они — толком не знаю». Истинную стоимость этих штук мастера тоже не знали — и не по невежеству или отсутствию любопытства, а только потому, что мастерство ставили выше денег. Главное было — сделать, уметь, а не иметь. Масштабы здешних каменных работ в цифровом выражении кажутся фантастическими. Вот размеры наших, ныне составляющих гордость Эрмитажа каменных ваз: 1,15 м на 0,8 м, 1,17 м на 0,71 м, 1,78 м на 1,69 м. На доставку в столицу роскошной вазы из колыванской яшмы (вес вазы — 19 т, высота — 2,5 м) потребовалось 160 лошадей; только на поиски подходящего камня иной раз уходило до десятка лет…

Урал не потреблял результатов своего труда, и гордились здесь не вещью, а умением. Каслинский павильон, приводивший в восторг взыскательную европейскую публику, (Большая золотая медаль на Всемирной выставке в Париже в 1900 году) по возвращении домой был разобран на части и в таком виде долго лежал в подвалах управляющего Кыштымским заводом… Его вспомнили случайно, через 30 лет, и, когда понадобилось, привели в порядок, отлили утраченные детали и собрали заново: снова смогли.

Мастер на Урале — культурный герой: он упорядочивает и украшает мир. После Ермака, разом перетащившего Россию через Камень, землепроходцы пошли дальше — до океана и за океан, а мастера стали обживать землю. «По нашим местам ремесло, известно, разное. Кто руду добывает, кто ее до дела доводит. Золото моют, платинешку выковыривают, бутовой да горновой камень ломают, цветной выволакивают. Кто опять веселые галечки выискивает да в огранку пускает. Лесу валить да плавить приходится немалое число. Уголь и тоже для заводского дела жгут, зверем промышляют, рыбой занимаются.

Случалось и так, что в одной избе у печки ножи да вилки в узор разделывают, у окошка камень точат да шлифуют, а под полатями рогожи ткут».

На Урале мастерство — категория нравственная, совсем не то, что нынешний профессионализм: здесь высота нравственного закона прямо соответствует уровню мастерства, и мастера отличают не только профессиональная честность, безупречное знание технологии и уважение к материалу, но патриотизм, национальная гордость и человеческое достоинство: «Такую красоту сделаем, что со всего света съезжаться будут, чтобы хоть глазком поглядеть… Рабочие руки все могут».

У нас именно мастерство было главным критерием оценки человека: стоящий мастер и пустой человек («на огненную работу не гож, в горе и неделю не выдюжит… старатель невсамделишный, так, сбоку припека») — по аналогии с камнем: отборный малахит и пустая порода. По Бажову, именно непригодность к мастерству — причина человеческого ничтожества: кто не способен и не хочет работать, тому остается выслуживаться и «барские блюдья лизать».

Мастер — человек штучный, гордый, его купить и совратить трудно, он делатель, строитель… Бажов называет мастеров по имени-отчеству; Евлампий Петрович, Тимофей Иванович… Тогда как бунтовщиков — это при полном к ним сочувствии — только словом собирательным: «башкирцы бунтуют», «мужики канаву копают», «парни за колья взялись» — по имени-отчеству их величать еще не за что. Уральские мастера цену себе знали. «Кого мне бояться, если я в горе роблю?» — это у Бажова. А это из официального документа (в 1898 году товарищ прокурора по Нижне-Тагильскому округу докладывал прокурору екатеринбургского окружного суда): «местный горнорабочий… по умственному развитию стоит значительно выше местного хлебопашца… Способный, самоуверенный и нервный, он привык надеяться на свои силы».

В материалах расследования обстоятельств убийства царской семьи имеются любопытные подробности: солдат в караул Ипатьевского дома набирали из рабочих пивоваренных и водочных заводов, себя уважающие люди — мастера — туда не шли. Когда части Белой армии заняли Екатеринбург, жители старого уважаемого Верх-Исетского завода вышли на демонстрацию с плакатами, гласящими, что рабочие ВИЗа не имеют никакого отношения к событиям в Ипатьевском доме. Ермаков, один из расстрельщиков, тот, который штыком добивал царских дочерей, ни мастером, ни хорошим работникам никогда не был.

Оценка по мастерству — своеобразный гамбургский счет — была бесспорно справедливой и шла поверх барьеров социальных и национальных. Так, немец Штоф (понятно, что ненавистный: сказ был закончен в апреле 1942 года — мы только-только ценой жестоких потерь отогнали немцев от Москвы, и победоносная Сталинградская битва была еще впереди), какой бы ни был, а мастер: «руке с инструментом полный хозяин и на работу не ленив». И первые Демидовы — настоящие мастера: разбирались в рудах, в минералах, в заводском строительстве, в мельчайших тонкостях производства, уже тогда очень сложного: каждая плавка была, в сущности, экспериментальной…