Камень на шее. Мой золотой Иерусалим - [6]

К счастью, за самые постыдные подробности я расплачивалась втайне. Никто не знал, какую странную сексуальную жизнь я веду, и никому, даже молодым людям, которых я водила за нос, и в голову не могло прийти, что я — девственница. За исключением, конечно, Хэмиша, который, будучи первым моим героем, все прекрасно знал. Однако и Хэмиш, наверно, считал, что я с этим справилась, как справился он сам. Сейчас он женат и у него двое детей. Я же, расставшись с ним, довольно быстро сообразила, что нельзя иметь все; если от чего-то уклоняешься, за это нужно платить. Больше времени мне потребовалось на то, чтобы уяснить, чего же я жду от своих возлюбленных? И в конце концов после нескольких печальных экспериментов я поняла, что мне нужно от них одно — их общество, без этого я обойтись не могу. После многих проб и ошибок мне удалось выработать прекрасную систему, которая, как мне казалось, сочетала в себе справедливость по отношению к партнерам и максимально возможную выгоду для меня.

Моя система действовала примерно год, и, пока я ею пользовалась, все шло как нельзя лучше. Сейчас, когда я вспоминаю то время, оно представляется мне далекой романтической идиллией. А дело было так: я встречалась сразу с двумя молодыми людьми: с Джо Хартом и с Роджером Хендерсоном. При этом Джо считал, что я сплю с Роджером, а Роджер думал, будто я сплю с Джо. И я умудрялась использовать обоих ровно на столько, на сколько мне требовалось. Если, например, я ощущала пожатие руки в кино, мне незачем было поощрять рыцарски благородные сексуальные порывы моих спутников. Знай они о моем истинном статусе, они сочли бы необходимым соблазнить меня, дабы приобщить к подлинным радостям жизни. Это стало бы для них делом чести. Разумеется, ни один из них не был по-настоящему увлечен мной, иначе их не устроили бы подобные правила игры. А мне приходилось жертвовать всего лишь влечением и любовью. Но без них я вполне обходилась. Наверно, и Джо, и Роджер с кем-нибудь спали: ходили слухи, что у Джо где-то есть жена, а Роджер, как мне теперь кажется, умел отделять свою сексуальную жизнь от светской. Во многих отношениях Роджер был довольно противным молодым человеком — в нем воплотилось все то, что мои родители научили меня презирать и осуждать, он был типичный адвокат-тори, состоятельный, из хорошей семьи, перед ним, безусловно, открывалась блестящая карьера, чему способствовало скорее его положение, чем одаренность. Многие его привычки мои родители назвали бы вульгарными, хотя на самом деле в них ничего вульгарного не было, если только не толковать это слово совершенно превратно. Он, например, очень громко разговаривал в общественных местах и был резок с официантами, если они заставляли его ждать, и с теми, кто отваживался сделать ему замечание насчет неправильно припаркованной машины. Его никак нельзя было назвать неумным, он отличался чутьем, связанным, несомненно, с его профессией, и умел в любой книге или пьесе сразу ухватить главное, даже не дочитав и не дослушав до конца. Мне импонировала грубоватость его суждений — она объяснялась отнюдь не его невежественностью, а нежеланием проявлять терпимость и считаться с авторитетами. По-моему, я нравилась ему, потому что была хорошо воспитана, разговорчива и с готовностью шла, куда бы меня ни позвали, но главное — Роджер считал меня представительницей гнилой и беспутной литературной среды, а он жаждал познать жизнь во всех ее проявлениях. Разумеется, и он интересовал меня по той же причине. Я с увлечением наблюдала подобных людей. Ему нравилась мысль, что я сплю с Джо Хартом. В его глазах это придавало мне ореол порочности. У Роджера было смазливое лицо и красивые костюмы, а кожа — как у холеного, хорошо упитанного ребенка — чистая и словно постоянно подогреваемая изнутри.

Джо тоже, как ни странно, нравилась мысль, что я сплю с Роджером, хотя Роджера он терпеть не мог и часто в разговорах со мной обрушивал на него злобные потоки красноречивой хулы. Джо во всем являл собой полную противоположность Роджеру, начиная хотя бы с кожи — если кожа у Роджера поражала гладкостью, то лицо Джо было все в рытвинах, ямах и шрамах, словно изуродованное оспой. Он вообще выглядел устрашающе: будучи более шести футов ростом, вечно ходил ссутулившись, и если сначала это, несомненно, было проявлением застенчивости, то теперь уже наводило на мысль о наглом презрении к окружающим. Несмотря на это, он был дьявольски привлекателен. На первый взгляд он казался уродом, каких свет не видывал, но уже спустя несколько минут выяснялось, что его восхитительно несуразная внешность буквально завораживает. Мальчиком он, наверно, был уродлив гнетущим уродством недоноска и у него до сих пор сохранилась постоянная готовность дать отпор. Но когда я с ним познакомилась, прошел уже, наверно, не один год, как он уверился в своем магнетическом обаянии. И откровенно наслаждался собственными успехами. Много лет его никто знать не хотел, и признание пришло к нему не как готовая стартовая площадка, полагающаяся от рождения — так было с Роджером, но как вызов, который надлежало принять. Он был женат на американке, которую, по рассказам, подцепил, когда несколько лет назад чем-то занимался в одном из американских университетов, но никто никогда ее не видел. Он писал романы и, вернувшись в Англию, оставил все попытки сделать научную карьеру, пописывал для кино, подрабатывал инсценировками и прочим в том же роде, но неуклонно публиковал по роману в год. Его книги нельзя было бросить, не дочитав до конца, но мне казалось, что как художник он постоянно балансирует на краю пропасти: у него был талант, он мог писать по-настоящему хорошо и утверждал, что настанет день, когда он только так и будет писать, но чем профессиональнее он работал, чем увлекательнее становились его книги, тем больше издевались над ним его друзья и пророчили ему неизбежный срыв. Я и сама не знала, что думать о его сочинениях, уж очень тесно переплетались в них достоинства и недостатки. Плодовитость была для него так же естественна, как для меня непорочность. Или, может быть, я хочу сказать — неестественна? Как бы то ни было, он со всей серьезностью относился к моим отнюдь не серьезным высказываниям типа: «Что ж, и Генри Джеймс