Камчатский Декамерон - [9]

С интегралами помочь было, конечно, можно — просто нужно сидеть, лезть в учебники, тратить время… Но я заверил мужика, что всё будет в порядке и без проблем. Просветлев лицом, Иркин муж разлил остатки пива и, смущаясь, заговорил об оплате. Услышав, что об этом не может быть и речи, что всё и так будет «в лучшем виде», он совсем просветлел и принёс ещё одну бутыль с пивом, а потом, провожая, долго тряс мне руку и повторял: «Витя!.. Надо!.. П-пойми!.. На старости лет!..» На что я, конечно, отвечал: «Коля!.. Будь спок!.. Всё будет нормуль!..» Мы уже почти любили друг друга. «Ну, слушай! — говорил он тут же стоявшей супруге, кивая на меня. — Как с соседом п-повезло, а!» «О, да!» — соглашалась она, стреляя в меня глазами, и мы все втроём весело хохотали. Каждый, конечно, имел в виду своё, но нам всем было хорошо и совесть в тот момент меня почему-то уже не мучила.

* * *

…Летит, летит степная кобылица

и мнёт ковыль.

А. Блок

Роман наш прервался как-то неожиданно, вдруг…

Однажды, это было уже осенью, поздней, я должен был отправиться в экспедицию, на Верхнюю Паратунку. Возвращаясь с работы раньше обычного чтобы собраться, за Иркиной дверью я услыхал смех, музыку и громкие голоса — у них явно что-то праздновали: чей-нибудь день рождения, а может Октябрьскую революцию, или очередную квартальную премию: они вообще любили это дело. Следовательно, мне предстоял вечер интенсивной сексуальной разрядки: в такие вот «праздники», разгорячённая водочкой, танцами, общим настроем гульбы Ира заскакивала ко мне и по два, а то и по три раза за вечер — она становилась просто ненасытной!

Расхаживая по комнате, я вспоминал, как это было…

Как появлялась Ирка, но не в затрапезном халате, а в нарядном тёмном костюме с белой блузкой, с большим бантом на вороте, подшофе, естественно, с незажжённой сигаретой в ярко-красных губах, и, подняв соболиную бровь, удивлённо глядела на меня, как будто видела впервые. «Огоньку для дамы… Вы позволите?» — манерно спрашивала она, я же со смехом втаскивал её в квартиру. «О, нет, нет! — отстранялась она от моих объятий. — Я только прикурить!..» Но я-то знал, что «не только»! «С ума сошёл!.. Помада!.. Причёску испортишь!..» — пресекала она все мои поползновения и лишь осторожно прикасалась своей щекой к моей, а я по-братски целовал её в душистое ушко. О том, чтобы расстегнуть блузку, тоже речи быть не могло: она завязана бантом, и вообще — помнёшь. Видя, что верхняя часть её тела мне недоступна, я, имея уже определённый опыт, решительно переходил к нижней. Не могу сказать, носили ли тогда уже дамы колготки или только капроновые чулки, но ни того, ни другого Ира, идя ко мне, не надевала. «Молодой человек! — веселилась она, когда мои руки забирались ей под юбку. — Если вы сейчас же не скажете, что вам угодно — я немедленно уйду!» Я мог только глупо-односложно отвечать: «Тебя!» — в такие моменты мыслительные способности у меня почему-то притуплялись до предела.

Она усмехалась, и отстраняясь, проходила в комнату: «Ну, если меня… — говорила как бы рассеянно, прикуривая сигарету, — тогда поспешите: у вас не более пяти минут!» Я ахал и бурно протестовал, говоря, что пять минут — это ничего, и как же так, и что же можно за пять минут, и т. п., а сам ходил за ней, как привязанный, держась за её талию… Подойдя к столу и сбросив пепел в пепельницу, она повернула ко мне смеющееся лицо: «Ну ладно, уговорил — десять!» Конечно, она шутила — да она просто смеялась надо мной! — о чём я мог бы догадаться и раньше, не будь я так возбуждён. С наслаждением потянувшись всем телом (я глазел на неё в немом восхищении), она облокотилась на стол и продолжая курить сигарету, отставила свою крупную округлую задницу, туго обтянувшуюся тёмной юбкой.

…Не сразу, но до меня доходит, что предмет сей предоставлен в моё полное распоряжение. С вожделением обхватив его, я пытаюсь его обнажить и наталкиваюсь на неожиданное препятствие в виде плотной костюмной юбки типа «миди», достаточно узкой и не желающей в таком положении подниматься выше бёдер. Я пытаюсь и так, и сяк, но не выходит никак; Ира задумчиво курит, изучает вечерние огоньки за окном и помогать мне не собирается. В отчаянии я упадаю на колени, и страстно целуя её подколенные сгибы, упрашиваю её на минутку выпрямиться. Против подколенных ласк она устоять не может: она лениво, неспешно выпрямляется, и тут у меня, наконец, всё получается…

Юбка движется вверх, всё выше, застревает в самом широком месте, но, наконец, оказывается на талии. Глазам же моим открывается больше, чем я ожидал — трусов на ней уже нет. Расцеловав Иркины ягодицы, я быстренько возвращаю её в первоначальное положение и некоторое время любуюсь картиной, достойной кисти (ей-богу, не вру!) какого-нибудь Тициана: великолепный, мощный, округлый «станок», за который так и хочется, поплевавши на руки и воскликнувши «Эх-ма!», крепко взяться и работать! работать! работать!

Чувствуя высочайший трудовой подъём, я тотчас встаю к станку и в радостном нетерпении пытаюсь соединить челночный механизм с нужной для него втулкой. Однако… такому «механику»… удаётся это… далеко не сразу… Но, наконец, виктория! Челнок неожиданно «проваливается» и делает первый неуверенный проход… и ещё один… и ещё… Станок мой, замерев, чутко внимает происходящему. Прекрасный ход! Вообще чудесен этот период, само начало, когда инструменты только «знакомятся» друг с другом, ведут себя осторожно, робко, учтиво, а до судорожных, могучих их соударений ещё далеко…