Каллиграф - [55]

– Скорее всего, нет, но у нас полно времени. – Она встала и с видом стюардессы взмахнула рукой: – Прошу вас, садитесь.

Я послушался.

Бар «Ухо»: посредственный, потертый, пользующийся дурной славой; ротанговые стулья, кожаные диваны, столы из темного дерева и кремовые стены – все это принадлежало какому-то французу; мое любимое место свиданий перед ужином… Этот бар привык к ленивому покачиванию бедрами лондонских секс-символов, ищущих здесь спасения от изнуряющей скуки клубов Сохо и циничного внимания уличных зевак, и все же… Когда она шла по залу, присутствующим приходилось собирать в кулак всю свою волю, чтобы отводить от нее взгляд и возвращаться к своим разговорам, своей выпивке и своей жизни.

Тем временем я воспользовался последними краткими мгновениями одиночества, чтобы убедить себя, что Мадлен – всего-навсего очередная девушка и сегодня у нас просто очередной ужин. Почувствовав прилив спокойствия и уверенности, я отогнал образы прошлого и усилием воли подавил все посторонние чувства.

Она отошла от стойки бара и направилась ко мне. Я сделал вид, что не обращаю внимания на ее новую прическу (гладко зачесанные волосы, открывающие очертание высоких скул), я старался не смотреть на ее чистый лоб, ореховые глаза, я даже отказывался замечать ее походку… «Нет, нет, в этом нет ничего особенного, – твердил я себе. – Это не ко мне. Не сегодня. Нет, сэр. Производите впечатление на кого-нибудь другого, леди. Я здесь, чтобы слушать и узнавать. И все. И никаких дурацких выходок!»

К тому времени, как она села за стол и поставила перед нами бокалы с вином, я был готов к общению.

– Ну, и как вам Америка? – спросил я.

– Интересно, как всегда. – Она чуть наклонилась, добавила воды в перно и стала внимательно наблюдать, как жидкость в бокале затуманилась и приобрела желтоватый оттенок.

– Где вы были?

– В Филадельфии. – Она протянула мне бокал. – Писала о заведениях для гурманов.

– Да-да, вы говорили! А почему именно в Филадельфии?

Она откинулась назад и положила ногу на ногу.

– Потому что им нравится считать себя столицей всех гурманов США, своего рода Меккой для любителей поесть. В первую очередь это, конечно, еще одна попытка привлечь туристов. Но кое-какая доля правды в этом есть. Короче, один издатель нанял целую компанию журналистов и направил их в Филадельфию для изучения ситуации на месте. Наверное они решили, что в Британии так много народу, что этим рынком тоже стоит заняться. Хотя я представления не имею, кто такие эти «они», – она покачала головой.

Я собирался сказать что-нибудь насчет настоящей еды и Европы. Но потом сдержался, припомнив, как недавно едва не попал впросак, нападая на Новый Свет.

– И что же, там действительно хорошая кухня?

– Понятия не имею. Мне так и не представился шанс поесть как следует.

– Ясное дело.

Она закурила и бросила спичку в пепельницу.

– Это фантастика. Я оставила основную группу на второй день поездки и на этом покончила с туром по ресторанам, потому что обнаружила более захватывающую историю, на которой будет строиться моя статья.

Я мысленно сделал еще три зарубки. Без сомнения, мы вернулись на уровень, достигнутый на катере: полуциничная, полууважительная, полушутливая манера общения, которая обычно складывается в результате долгого знакомства.

Она продолжала:

– Все это затеял мэр, который похудел на двадцать килограммов и буквально помешался на своем новом имидже. И теперь он хочет, чтобы всев Филадельфии сели на диету, потому что он утверждает, что они там все слишком жирные.

– А так и есть?

– О, да. И он запустил всеобщую программу похудения. Он говорит, что город должен сбросить 760 тонн – или около того – я не помню точные цифры. И это означает, что каждый горожанин должен сбросить в среднем по девять килограммов.

– Вот это да!

Она улыбнулась:

– И теперь они все заняты этой диетической войной. Там появилась куча фракций: толстые и гордые; толстые и виноватые; толстые и счастливые; толстые и несчастные; толстые и жизнерадостные; толстые и злобные и т. п. Плюс к этому куча уродов, помешанных на идеях здорового питания, борцов за свободу выбора, борцов за сохранение окружающей среды и представителей различных пищевых лобби и тех, кто отстаивает интересы фермеров. И все грызутся, как хорьки в мешке. Такое впечатление, что воюет весь город. Я собирала материал меньше двух дней, и у меня уже столько хороших цитат, что хватило бы на целый воскресный номер.

– Боже мой, – я приложился к перно.

– Это кошмар. Вся эта история – настоящий кошмар.

– Я изучал философию, – печально признался я в ответ на ее вопрос, как раз в тот момент, когда Бруно лично наполнил наши бокалы превосходным «Бароло» и учтиво положил меню десертов на край стола. Несколько часов пролетело незаметно, и мы оба немного опьянели. – Почти без всякой пользы… ну, может, и не совсем. Наверное, они учат нас думать. И спорить – хотя довольно абстрактно. Но в остатке получается… не знаю, как это назвать…

– Экзистенциальный страх? – Она явно издевалась.

– Да, – я кивнул, не обращая внимания на насмешку. – А другая проблема в том, что становишься клинически неспособным принимать что-нибудь за чистую монету; начинаешь понимать, как мыслят окружающие люди, какие у них системы ценностей. И оказывается, что почти все они непостоянны и поверхностны.