Калигула - [25]

– От самого императора! Удивительное дело. Я-то думала, что он уже разучился писать. – Это были опасные слова, но Антония только хмыкнула при виде грозно сведенных бровей преторианца, затем снова посерьезнела, пробегая взглядом по строчкам, и наконец, ничем не выдав своих чувств, свернула пергамент и вложила обратно в футляр. – Друз, Гай! Вам следует прочитать это. – Пока мои братья шли через зал, наша бабушка сделала глубокий вздох и добавила: – В этом очень кратком и бестактном послании император сообщает, что мой внук Нерон ушел от нас.

Пол подо мной разверзся, злобный Плутон потянул меня к себе в бездну. В ушах зашумела кровь, так что из последующих событий я уловила лишь обрывки. Потом у меня подломились ноги, и я упала, стукнувшись затылком о лепнину на стене. Лепид и Юлий Агриппа поспешили мне на помощь, а Друз стал читать свиток. Нерон скончался на острове в Тирренском море, куда его увезли годом ранее. В самых бесчувственных выражениях император писал, что тюремщик по небрежности перестал кормить заключенного, и тот умер от голода в своей камере. За этим следовала невнятная приписка о том, что виновные понесли наказание, но было понятно: это пустые слова. Не могло быть сомнений в том, что Нерона намеренно уморили по приказу самого императора или Сеяна. Затуманенный паникой, мой взгляд задержался на столах, ломящихся от яств, и меня затошнило: мы пировали, пока наш старший брат мучился от голода.

Едва мой мозг оправился от одного шока, как его пронзила новая страшная мысль.

– А что с мамой? – выговорила я непослушными губами.

– О матери тут нет ни слова, – ответил Калигула, дочитав свиток до конца.

– Что ж, – заявила Антония командиру преторианцев, – ты передал послание. Может, теперь ты и твои солдаты освободите мой дом от своего присутствия?

– Сожалею, госпожа, но у меня есть еще одно дело. – С этими словами он вытянул руку со вторым свитком.

Вителлия уже не пришлось просить – он сам подошел к преторианцу и взял у него футляр, чтобы передать хозяйке дома. Антония опять взломала печать и вытряхнула из футляра пергамент. Это послание было длиннее первого, тем не менее прочитала она его очень быстро. Закончив, выпрямилась в своем кресле.

– Это послание скрепляла печать твоего префекта, – обратилась она к стражнику. – Значит, оно написано Сеяном, а не императором?

– Да, госпожа.

– Ты понимаешь, что в таких делах я не признаю власть твоего префекта? Свиток, подобный этому, должен прийти от Тиберия, а не от жалкого мелкого слуги вроде Сеяна.

Надо отдать преторианцу должное – он сумел сохранить внешнее спокойствие.

– Госпожа Антония, прошу понять: меня не касается, чью власть признаешь ты. Мне достаточно того, что полномочия Сеяна признаются сенатом и императорским двором. Полученный мной приказ действителен и не может быть оспорен. Мне известно, что на твоей службе состоит почти дюжина наемных охранников – все бывшие солдаты или гладиаторы. Однако они не помогут тебе, если ты окажешь сейчас сопротивление, потому что у ворот дома ждет второй такой же отряд, как этот. А два контуберния преторианцев пойдут на все, чтобы выполнить приказ. Не стоит подвергать риску всю семью, дабы спасти одного.

Подо мной открылась черная бездна. Еще один из нас? Опять бешено заколотилось сердце и холодный ужас сковал тело. Лепид и Агриппа крепко держали меня с обеих сторон, чувствуя, что я могу снова упасть. Когда Антония повернулась к своим гостям и пересохшим голосом назвала имя, оно не стало неожиданностью.

– Друз, это приказ префекта претория на твой арест. Ты обвиняешься в нарушении закона об оскорблении величия. Тебе придется пойти с этими людьми. – (Друз, не в силах поверить в происходящее, яростно замотал головой.) – Я могу помешать им, – сказала наша бабушка достаточно громко для того, чтобы ее услышали и преторианцы, – потому что они недооценивают моих людей. Но их командир прав в одном: если сейчас мы тебя отстоим, завтра Сеян пришлет сюда не два контуберния, а целую когорту с дюжиной приказов на арест. Если хочешь спасти Гая и девочек, ты должен послушаться. Я извещу твою жену и ее отца о том, что случилось.

Взгляд Друза беспомощно метался между мной, Друзиллой и Калигулой, возвращался к нашей бабке и потом снова к нам, но плечи его уже поникли – он знал, что Антония права. И вот брат двинулся к преторианцам, а я в панике, не в силах принять происходящее, оглянулась на Гая и Друзиллу. Калигула стоял неподвижно словно статуя, его лицо будто вырезали из мрамора. Но под скулами бугрились желваки, сжатые в кулаки пальцы побелели, а в глазах застыло выражение, уже однажды виденное мною: бешенство. Не просто злость, а контролируемый, холодный гнев, рожденный отчаянием и скорбью. Смерть одного брата и – спустя дюжину ударов сердца – арест второго. Калигуле пришлось собрать всю свою волю до последней капли, чтобы сдержать все в себе, не сорваться.

У меня такого самообладания не было. Во мне что-то сломалось. Не могу сказать, откуда взялись силы, ведь в полуобморочном состоянии и после ушиба головы я с трудом держалась на ногах, но мне удалось вырваться из рук юношей, и я бросилась к командиру преторианцев. На бегу я схватила с банкетного стола серебряный ножик для фруктов. Преторианец вытащил меч, и при тех обстоятельствах этот жест значил многое.