Калигула - [8]

Он говорил о чём-то неизвестном, но мальчик вздрогнул: Новерка, то есть мачеха, была той таинственной женщиной, из-за которой в гневе плакала его мать. Кузнец, осматривавший копыто пугливой лошади, поднял голову.

— Пятьдесят лет она пряталась, позволяя своему сыну делать что угодно.

— А кто её сын? — спросил мальчик.

Все посмотрели на него неуверенно и даже с замешательством, и кузнец опасливо произнёс, будто нечто непристойное, самое страшное имя в мире:

— Тиберий.

Император.

Остальные молчали. Мальчик ощутил унижение оттого, что единственный в каструме он не знал этого. И не стал больше ничего спрашивать. Один из конюхов, словно в утешение, объяснил, что Поверка очень стара.

— Ей уже исполнилось девяносто лет, и Новеркой называл её ещё мой отец.

Тут возник Залевк, он протолкался к мальчику и скорее утащил его прочь, а там отчитал на своём чарующем аттическом греческом, которого в каструме никто не понимал:

— Нехорошо, что ты, сын дукса, якшаешься с конюхами и слушаешь, как они судачат о твоей семье.

Раб по имени Залевк, наверное, видел под другими небесами не такие суровые дни; каждое утро он тоскливо смотрел на тёмные тучи и мелкий дождик, который бесшумно насыщал влагой землю и лес, словно подготавливая наступление раннего зимнего вечера. С высоты своей утончённой культуры грек ужасался, что мальчик с такой лёгкостью перенимает жаргон легионеров. Но Залевк видел, что с такой же лёгкостью Гай Цезарь усваивает и греческий, а в четыре с половиной года он уже умел читать.

— Малыш особо отмечен богами, — с гордостью рассказывал учитель. — Он задаёт вопросы, слишком взрослые для своего возраста. Если его не убедишь, он настаивает на своём. Ищет общества взрослых. Читает быстрее меня. Каждое утро выдаёт новые слова, как по-латыни, так и по-гречески. Не ошибается в глаголах. У него прекрасная, очень хорошо организованная память. Он вечно что-то замышляет…

Следовавший за греком против своей воли мальчик с растрёпанными каштановыми волосами спросил, почему он прервал разговор о старой Новерке.

Печальный раб понял, что придётся ответить:

— Твой отец и твоя мать не хотят губить твоё счастье этой древней историей. — И в замешательстве процитировал какого-то афинского философа, жившего три столетия назад: — «Цена спокойствия — молчание». Прошу, обещай мне, что больше не будешь спрашивать.

Этот разговор, обрывочный и пугающий, был хуже молчания, и мальчик поспешно заверил учителя:

— Не спрошу ни у кого.

Но его беспокойство нарастало.

— А почему они упомянули императора?

Залевк понимал, что из этой головы не изъять неуёмного любопытства, и всё же, принуждённый к глухому молчанию своим положением раба, не ответил и ускорил шаги, так как увидел, что на дороге к каструму собираются беспорядочные группы легионеров, и похоже, что постоянная железная дисциплина уже ни для кого ничего не значит. Он понимал, что в этих мощных легионах может быстро вспыхнуть бунт, как пожар от брошенного в солому факела. Такое уже случалось в правление Августа и особенно часто при Тиберии, ненавистном в качестве полководца и ещё больше — императора.

Но мальчик остановился как вкопанный и спросил, почему Тиберий получил власть вместо братьев его матери.

— Если не хочешь, чтобы я болтался у конюшен и мне все рассказали конюхи, расскажи сам.

Учёнейший раб — никто не знал точно ни его истории, ни несчастья, обрушившегося на него и приведшего к нынешнему состоянию, — свернул в глухую улочку и осторожно начал говорить:

— Однажды божественный Август повстречал женщину, которую, как ты слышал, эти конюхи называют Новеркой. На самом деле её звали Ливия.

— Когда это было?

— Полагаю, с тех пор прошло шестьдесят лет.

Дистанция безграничная для ребёнка, и мальчик недоверчиво замолк, а грек поспешно продолжил, чтобы избежать вопросов:

— Когда Август её повстречал, ей было семнадцать, она была замужем и имела ребёнка. Вот этим ребёнком и был Тиберий.

— А почему её называют Новерка? — сгорая от любопытства, спросил мальчик.

Они остановились на углу, и Залевк бросил взгляд на беспокойные перемещения солдат по Чертополоху.

— Новерка — значит мачеха, потому что у Августа была дочь, Юлия.

Он уклонился от уточнения: «Единственный родной ребёнок». А мальчик сразу же спросил:

— Та, которую сослали в Регий и которая умерла как нищенка?

В отчаянии от такого допроса учитель сдался:

— Да, она, мать твоей матери. — И, стараясь спасти ситуацию, быстро добавил: — Но она не всегда жила там, сначала она была на Пандатарии.

Мальчика взволновало это название, которого он никогда раньше не слышал, и он спросил, что такое Пандатария.

Залевк начал объяснять:

— Один остров, — но прервался, потому что вокруг претория раздались громкие и злобные голоса.

Он попытался снова направиться туда, но мальчик остановил его.

— Я хочу знать вот что: когда Тиберий сделался императором, три брата моей матери были уже мертвы?

Учитель устало выговорил, словно измученный пыткой:

— Двое старших — да. А третий был ещё маленький, примерно как ты теперь.

Он снова двинулся вперёд.

— Отчего они умерли?

— Вдали от Рима шла многолетняя война, — сказал Залевк. Ему никак не удавалось придумать ответ, поэтому он обошёл эту историю и заключил: — Когда же умер и Август, сенаторы избрали Тиберия.