Калигула - [42]

Гай быстро прочёл это и отметил, что его брат обладает невообразимым внутренним миром, едкой иронией и неосторожностью. Он огляделся в тишине.

«Подобные записи в этом доме грозят смертной казнью», — подумалось ему.

Он ушёл в глубину комнаты и продолжил читать в углу, поглядывая на вход.

«Варилия сказала, что законы не позволяют Августу признавать своим ребёнка, официально зачатого в доме мужа. К всеобщему облегчению, неудобный муж Клавдий вскоре умер».

И Друз приписал: «Рассказ Варилии кажется просто старой любовной интрижкой, поскольку с тех пор прошло шестьдесят лет. И тем не менее эта история представляет опасность, так как старуха, которую все зовут Новеркой, ещё жива, пребывает в добром здравии и приходится матерью императору. Бедняжка Варилия не знала, что среди смеявшихся над eel рассказом притворно смеялся и шпион Новерки. Она узнала। об этом только вчера, когда её быстро потащили на процесс⁵ об оскорблении императорского величия».

Дневник задрожал у Гая в руке.

«А поскольку суд по таким преступлениям находится в компетенции пленума сената, все присутствовавшие на той злосчастной вечеринке пришли в ужас. Некоторые, чтобы о них не вспомнили, сбежали на пригородные виллы. Процесс был открытый, и Рим, как обычно, разделился на сторонников виновности и невиновности. Но в разгар заседания Тиберий величественно написал сенаторам, что Августа, его благородная мать, прощает Варилии эти пустые сплетни».

До сих пор Гай читал, тревожно стоя в углу и сжимая кодекс в руках, а теперь медленно сел.

«Процесс показался пустым. Но когда все направились к выходу, один с виду наивный свидетель заявил, что неосторожная прелюбодейка — не старая Ливия, а болтливая Варилия, и она преступила закон не шестьдесят лет назад, а теперь, с неким несчастным Манлием, молодым строителем из города Велитры, деревенским шутником, который делает красное вино на склонах горы Артемизий. Столь искусно подстроенный скандал вызвал негодование против Варилии у сторонников её виновности и заткнул рот остальным. И сенатский суд объявил, что нужно официально расследовать дело о прелюбодеянии. “У нас связаны руки”, — сказали сенаторы, занимая места в креслах с высокой спинкой.

Тиберий сообщил, что не в его власти прощать преступления подобного сорта. И Варилия, которой угрожала смерть за разговоры о чужих прелюбодеяниях, несмотря на отчаянные отрицания, была приговорена к ссылке за собственное прелюбодейство. Этот скандал разбил её семью. Но, — заключил Друз, — полагаю, что её единственной истинной виной было родство с нами».

Гай медленно перевернул страницу. Она начиналась так:

«Хочу написать сегодня, чтобы память не пропала, о деле Скрибония Либона, двадцатидвухлетнего юноши. И для тех, кто прочтёт это через век или два, добавлю, что это внук Скрибонии, первой жены Августа, матери несчастной Юлии, что последовала за дочерью в изгнание. Так вот, несчастного юношу обвинили в заговоре против Республики. Процесс готовился шумно, но обвинение было анонимным, неубедительным и запутанным, юноша чуть не был оправдан. Тогда появились новые свидетели, которые заявили о магических ритуалах и ворожбе против императора. Вроде бы просто шутка, учитывая, сколько сирийских и халдейских предрассудков Тиберий таскал с собой в своих поездках. Обвинение представлялось глупым. Но оказалось грозным, так как магические ритуалы, очевидно, совершались втайне. Где найти человека, который бы гарантировал, что Скрибоний никогда их не совершал? Этот юноша поплатился жизнью».

Дальше дневник был вымаран и снова начинался с даты шесть дней спустя.

«Суд над несчастным юношей был ужасным: вырванные под пыткой показания рабов, доносы ложных друзей, собрания испуганных сенаторов. Тиберий своим неумолимым присутствием в зале возбуждал такие страхи, что обвиняемый, несмотря на то что ходил от двери к двери, умоляя своих могущественных бывших друзей, так и не нашёл ни единого адвоката, который бы взялся его защищать. В страхе и отчаянии он перерезал себе горло в ночь перед вынесением приговора».

Гай положил кодекс. Власть, убившая его отца и никогда не виденных родственников, была чёрным зверем, притаившимся неизвестно в каком углу. Что толку быть молодым, невиновным, безоружным — важно лишь то, какая кровь течёт в твоих жилах.

«Я хочу жить, — протестующе подумал он. — Жить любой ценой, жить! Я не ваш». И заметил, что вонзил ногти в ладонь.

Вздохнув, Гай взял дневник и положил в шкафчик. И тут увидел спешащего к нему от двери Друза.

— Если ищешь свой дневник, я положил его на место.

Друз не ответил и впервые обменялся с младшим братом вполне взрослым взглядом. Потом проговорил:

— Единственное, что меня пугает, — это что скажут о нас через двести — триста лет. Ведь историю пишут победители.

С этого дня, когда Друз писал, Гай мог подойти, молча устроиться у него за спиной и читать размеренно выходящие из-под каламуса слова. И лишь они вдвоём хранили свою тайну в тихой библиотеке, бывшей прибежищем Германика.

ПЕЩЕРА СПЕРЛОНГА И КАРЬЕРА ЭЛИЯ СЕЯНА

В те дни император Тиберий обнаружил в Нижнем Лации близ Фундия участок дикого берега, заросший низкорослым кустарником, спускавшимся к самому морю. Здесь был вход в глубокую дикую пещеру, которую современники совершенно справедливо называли spelunca