Калигула - [21]
Кажется, красноречие его увенчалось успехом. Агриппина перестала танцевать. Согнулась, скользнула на ветвь. Села, раскачиваясь, готовясь к прыжку. Да не успела.
Молнией метнулся к ней брат. Стащил за свисающие ноги, подхватил, опустил на землю. Не успела девочка опомниться, как развернул, да и шлепнул звонко по тому месту, из которого ноги растут, и которого не должен бы касаться. Он ведь брат, не отец ей…
Морщась, подул на пальцы, и сказал вслух:
— Ох, и крепкая же ты девчонка, из железа, наверное… Карна[41] и Оссипаго[42]немало о тебе пекутся…
Громкий смех Друзиллы зазвенел, поплыл в воздухе. Засмеялась и мать, понимая, что опасность миновала, остальное можно будет досказать после…
Разъяренной фурией скакнула к брату опомнившаяся Агриппина. Хочет достать, расцарапать лицо, ударить, убить…
Гай схватил ее за руки. Прижал к себе, чтоб не достала ногой.
— Полно тебе дурачиться, сестра, — все равно со мной не справиться. Не надо равняться с мужчинами, Агриппина, скоро поймешь, как это глупо. Да разве это тот путь? Спроси у женщин, что взрослее, да хоть бы у матери: разве нельзя по-другому? Она-то командовала отцом, а он — легионами…
Так шептал на ухо Агриппине Калигула, крепко прижимая сестру к себе.
Но девочку тянуло равняться. И к высоте она стремилась тоже. Однажды ее не могли уговорить сойти с карниза, что шел вокруг дома. Она ступала ногами по плечам и головам мраморных кариатид, огрызалась на уговоры и просьбы:
— А Друз и Нерон тоже ходили, когда убегали ночью, я ведь видела! А то, что могут они, могу и я. Я могу и больше! Вот посмотрите, я возьму и сделаю больше!
В следующий раз она влезла на ветвь большого, раскидистого дуба. Уселась на краю, опасно раскачивающемся под ее тяжестью. Вернуться назад не могла. И никто не решался ползти за ней, боясь, что обломится ветка. Второпях подогнали повозку с сеном. И она сама, без понуканий, вначале повисла на ветке, а потом отпустила руки, и полетела вниз…
Да забыли в том сене вилы, не заметили. Чуть-чуть бы поближе к ним ножкой, была бы не царапина, а рваная рана на ноге у неуемной девочки. Еще ближе, так и вовсе не хочется думать, что могло бы быть…
Разговоры с дочерью не помогали. Агриппина Старшая раздражалась, угрожала наказаниями. Девочка отвечала:
— Ну и что, ты ведь наказываешь братьев? Накажи и меня, если хочешь, я ведь не спорю. А потом буду делать, как хочу. Они тоже так поступают. Почему нельзя мне?
И мать сбивалась, уступала. У нее самой не было ответа на этот вопрос. Всю свою жизнь она поступала так, как не поступал никто из женщин. И теперь она тоже многое делала не так, как ждали. Чего же ей хотеть от дочери?
Однажды, после какой-то опасной выходки, дочь увидела слезы на глазах Агриппины.
— А ты будешь плакать, когда я умру? — спросила она, и на лице у девочки расцвела довольная улыбка!
Но Старшая, на сей раз, вовсе не склонна была уступить Младшей. Собственная слабость разозлила ее. И, покачав головой, мать ответила:
— Поплачу раз, поплачу другой. А потом перестану. Всякие слезы иссякают рано или поздно. Я ведь не плачу уже в мавзолее Августа, когда говорю с прахом отца твоего…
Вот так отвечала Агриппина строптивой дочери. А та, задумавшись, молчала долго. Потом высказала свое, как всегда, отмеченное дерзким стремлением выделиться, быть самой-самой в это мгновение, хотя бы в одно это мгновение.
— А все-таки, ты бегала по перистилю[43] и плакала, я знаю. Вы искали меня, звали. Я молчала. Мне нравится, когда ты волнуешься из-за меня. И когда плачешь…
Но природа тем временем не дремала. В один из дней девочке был нанесен сильнейший удар. Она была вынуждена принять истину: она другая, нежели Друз, или Нерон, или Гай. Она — женщина…
Агриппина была разбужена утром громким плачем. Не было принято в ее доме приходить в постель к матери, прижиматься к теплому со сна телу. Право это было дано лишь Германику когда-то, но теперь было забыто. Агриппина не могла себе и представить, что кто-либо нарушит ее утренний покой. Но, тем не менее, это случилось. Заливаясь горькими слезами, теребила ее за плечо дочь. Сам по себе плач в этих стенах был странен, но плакала Агриппина, и уже это напугало мать. Дерзкая, своенравная, непокорная дочь была совершенно раздавлена каким-то горем и рыдала вслух!
— Что случилось? — вопрошала мать, не делая попытки обнять девочку. — Да что ты ревешь, как медведь в лесу весной? Объясни, что случилось, или отправляйся рыдать к сестрам… Что это такое, дочь Германика? Разве я звала тебя утром, спозаранку? Разве не должна ты спать в это время? Ведь темно еще, не слышно петуха, даже самого горластого из наших…
— Мама, я умираю, — ответствовала дочь сквозь всхлипывания и содрогания тела.
— Судя по всему, нет… Ты слишком громко плачешь для умирающей! Да что случилось, в конце-то концов!
— Я не спала ночью, мама… Да как могла я спать, когда они сговорились сбежать, Друз, Нерон, и Гай! Ловить рыбу спозаранку, вот что, как будто это занятие для них… Я — дочь Германика, а они-то что же? Разве не найдется из слуг кто-нибудь, кто и сам принесет нам свежую рыбу? Разве им пристало носиться ночами по реке?
«Барнаша» («сын человеческий» на арамейском языке) — книга прежде всего о Христе. Именно так он предпочитал именовать себя.Вместе с тем, это книга о разных культурах и цивилизациях, сошедшихся на стыке веков то ли в смертельной ненависти, то ли во всепобеждающей любви друг к другу.Египет, изнемогший под бременем своей древности, уже сошедший с мировой сцены, не знающий еще, что несмолкающие аплодисменты — его удел в истории времен и народов.Взлетевший на самую верхнюю точку победного колеса Рим, и римлянам еще не дано понять, что с этой точки можно теперь лететь только вниз, только под уклон, лихорадочно, но безуспешно пытаясь спасти все, что дорого сердцу.
Русская сказка из жизни конца первой половины 19 века. Сказка для взрослых, с философским подтекстом в доступном нам объеме.
Понтий Пилат, первосвященники Анна и Каиафа, гонители Христа — читатель, тебе знакомы эти имена, не правда ли? И Ирод Великий, и внучка его, Иродиада. А Саломея все еще танцует в твоем воображении роковой танец страсти и смерти…
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
Автобиографические записки Джеймса Пайка (1834–1837) — одни из самых интересных и читаемых из всего мемуарного наследия участников и очевидцев гражданской войны 1861–1865 гг. в США. Благодаря автору мемуаров — техасскому рейнджеру, разведчику и солдату, которому самые выдающиеся генералы Севера доверяли и секретные миссии, мы имеем прекрасную возможность лучше понять и природу этой войны, а самое главное — характер живших тогда людей.
В 1959 году группа туристов отправилась из Свердловска в поход по горам Северного Урала. Их маршрут труден и не изведан. Решив заночевать на горе 1079, туристы попадают в условия, которые прекращают их последний поход. Поиски долгие и трудные. Находки в горах озадачат всех. Гору не случайно здесь прозвали «Гора Мертвецов». Очень много загадок. Но так ли всё необъяснимо? Автор создаёт документальную реконструкцию гибели туристов, предлагая читателю самому стать участником поисков.
Мемуары де Латюда — незаменимый источник любопытнейших сведений о тюремном быте XVIII столетия. Если, повествуя о своей молодости, де Латюд кое-что утаивал, а кое-что приукрашивал, стараясь выставить себя перед читателями в возможно более выгодном свете, то в рассказе о своих переживаниях в тюрьме он безусловно правдив и искренен, и факты, на которые он указывает, подтверждаются многочисленными документальными данными. В том грозном обвинительном акте, который беспристрастная история составила против французской монархии, запискам де Латюда принадлежит, по праву, далеко не последнее место.
Эта история произошла в реальности. Её персонажи: пират-гуманист, фашист-пацифист, пылесосный император, консультант по чёрной магии, социологи-террористы, прокуроры-революционеры, нью-йоркские гангстеры, советские партизаны, сицилийские мафиози, американские шпионы, швейцарские банкиры, ватиканские кардиналы, тысяча живых масонов, два мёртвых комиссара Каттани, один настоящий дон Корлеоне и все-все-все остальные — не являются плодом авторского вымысла. Это — история Италии.