Калифорнийская трилогия - [395]

– Голубушка, страна, приютившая корпорацию, не могла получить власть. Ей, конечно, удавалось снимать кое-какие вершки в виде налогов, но, в сущности, страна превращалась в «функционера» корпорации, которую она пригрела на своей груди. Настолько силен был корпоративный капитализм. Нынче такое даже представить себе невозможно.

– Мы знаем только одно: вы снова решили за нас нашу судьбу.

– Нет, это совсем не так. Чтобы сделать шаг, определивший впоследствии судьбу мира – и вашу, в том числе, – понадобилось согласие всех людей Земли, – сказал Том. – Консенсус, то есть единство мирового общественного мнения, правительств, прессы. Была совершена революция, восстание всего человечества, использованы рычаги власти – законность, полиция, армия – против маленькой кучки: класса владельцев и управляющих многонациональными корпорациями.

– Как вы сказали, революция? – заинтересовался один из студентов.

– Мы настолько сильно изменили законодательство, что иначе как переворотом это не назовешь. Расчленили корпорации. Арестовали активы тех из них, которые сопротивлялись и прыгали из одной страны-приюта в другую, и распределили эти деньги между подразделениями – блоками фундамента корпоративной пирамиды. Единственные транснациональные экономические связи, которые мы оставили в целости, – это те, что составляют канву ассоциаций, потому что ассоциация – это в большей мере общественный институт, причем не столь жестко организованный. Но что касается реальных прибылей каждой конкретной компании – в любом случае они оставались на месте и распределялись коллективно. Ничего не утекало постороннему дяде.

– Бархатная революция. – Надежда попыталась выручить лектора из затруднения, в которое тот попал с терминологией.

– Да, вот именно! Сами понимаете, все это заняло годы. Была принята поэтапная программа, так чтобы перемены не выглядели радикальными; срок – два поколения.

Но за это время бизнес изменился очень даже радикально – остались существовать только малые предприятия, рассредоточенные повсюду. По крайней мере, в сфере легального бизнеса.

Юная обвинительница торжественно провозгласила, указывая на Тома:

– И, стало быть, Соединенные Штаты пошли по социалистическому пути!

– Нет, ваше определение неточно. Мы лишь поставили преграду для самых крайних форм стяжательства.

– Путем национализации энергии, воды и земли! Что это, если не социализм?

– Да, верно. В этом вы правы. Но мы использовали национальные богатства так, чтобы дать каждому возможность идти вперед! Основные ресурсы были сделаны всеобщим достоянием и поставлены на службу долгосрочным интересам самого общества.

– Альтруизм во имя собственных интересов! – Прави сморщилась, изобразив гримасу отвращения на своей мордочке.

Тома раздражала ее агрессивная манера, ее нелюбовь к Америке; он даже затосковал от этого. Недруги – повсюду… Прошло столько лет, а недругов до сих пор полно; даже среди молодежи. Что посеял, то и пожнешь, подумал он. Вплоть до седьмого колена.

– Социобиологи говорят, что это нормально и было всегда, – сдержанно пояснил Том. – Ученые сомневаются в существовании альтруизма в чистом виде; он имеет право на жизнь лишь как замысловатой формы эгоизма.

– Адепты империализма всегда цинично относились к природе человека, – высокопарно произнесла Прави. – Вам ведь известно не хуже, чем мне, что гуманитарные науки базируются на философских убеждениях.

– Кто будет спорить? – Том поежился. – Ну и что вы хотите мне сказать? Экономическая система строилась в форме пирамиды, а деньги текли по ней снизу к макушке. Мы отсекли верх у пирамиды и оставили жить только существенные ее элементы – те, что в основании. А те функции, которые выполняла верхушка, мы передали правительству – но без отсоса денег на что-либо, кроме общественных работ. Это либо альтруизм в масштабах, невиданных с древних времен, либо очень просвещенный эгоизм – он заключается в том, что, когда богатства перераспределены таким образом, войны и катастрофы, грозящие пирамиде разрушением, предотвращаются. Какую бы философию ни исповедовал каждый, ему придется сделать выбор из этих двух возможностей.

Прави сказала, отмахнувшись:

– Вы просто увидели, что приходит конец, и смотали удочки. Как англичане из Индии.

– Не стоит обижаться за то, что мы избавили вас от сложностей, связанных с революционным насилием. – Тома почти забавляла непримиримость девушки. – Революция всегда драматична. Веселой она не бывает. Я знал революционеров – их жизни исковерканы; они стали изгоями. Тут нет ничего от романтики.

Прави, оскорбленная до самых глубин своей патриотической души, повернулась и отошла от Тома. Остальной класс стоял, перешептываясь. Надежда задала студентам длиннющий список литературы для самостоятельной проработки и распустила всех до вечера.

Позже, стоя у бушприта и глядя на звезды, Том вспомнил тот разговор и вздохнул. Воздух был влажен; тропическая ночь накрыла все своим черным плащом.

– Интересно, когда с нас сойдет клеймо позора? – тихо произнес Том.

– Не знаю… – отозвалась Надежда. – Мы этого не увидим.

– Вот так… – Том в расстроенных чувствах покачал головой. – Но ведь мы старались, как могли, верно?